Журавленок и молнии (с илл.)
Шрифт:
– Ну, мне же не скажут! Прогонят, и все! Ты же знаешь, как с ребятами обращаются…
– Как заслужили, так и обращаются.
– Да я не про то… Папа, ну, поедем! Тебе-то все скажут!
– Да с какой стати я должен ехать? – с раздражением сказал отец. – Я устал как собака. А у твоего Журки родители есть.
– У него мама в больнице…
– Отец-то дома.
– Он во вторую смену, – соврал Горька. Не хотел он объяснять, что идти к Журке не может. Вот если выяснить, кто виноват, тогда другое дело. А сейчас получится, что прибежал оправдываться. И Горька сбивчиво проговорил:
–
– Милый мой, – зевнув, сказал старшина Валохин. – Я занимаюсь кражами, когда приказывает начальство. Вчера, например, занимался. А сейчас мое дежурство кончилось, могу отдохнуть… А тебе пора об уроках думать! Небось, проболтался, опять ничего не сделал.
– Тебе только одно: уроки, уроки… – устало сказал Горька.
– Что-о? – изумленно протянул отец.
– То, что слышал, – проговорил Горька. – Будто я не человек, а машина какая-то для деланья уроков. Ничего другого от тебя не слышу… Даже на рыбалке про уроки долбишь…
Он увидел отцовский открытый от удивления рот, хмуро усмехнулся и пошел к двери. Ему было все равно. В дверях стояла испуганная мама.
– Стоп, – сказал в спину отец. – Ты что, рехнулся? Стой, говорю!
Горька оглянулся.
– Ты что?! – рявкнул отец. – Давно не получал?!
– А! Не пугай, – пренебрежительно сказал Горька. Отец поморгал, потом поднялся со стула.
– Ох и осмелел ты, я смотрю. С чего бы это?
– А надоело бояться, – равнодушно объяснил Горька.
Слишком сильным было его горе, слишком большой тоска по Журке, слишком жгучей досада. Страха не осталось.
– Надоело, – повторил он. – В школу идешь – Маргариту боишься, да двоек, да замечаний, домой приходишь – тебя боишься. И днем боишься и ночью… Почему другие живут и не боятся, а я должен?
– Другие живут, потому что ведут себя как люди…
– А я тоже человек… Это только ты со мной, как… как с теми, кого на улице ловишь! И с мамой тоже! Орешь только на нее…
– Славик, не надо… – тихо сказала мама. Она иногда, в самые ласковые минуты, называла Горьку – Горислава – по-своему: Славик.
Горька подошел к ней, молча обхватил, приник лицом к теплому маминому платью. И услышал, как отец резко потребовал:
– А ну иди сюда!
– Не вздумай… – незнакомым ровным голосом проговорила мама. То ли отцу, то ли Горьке. Горька всхлипнул и сказал:
– Да пускай. Мне привыкать, что ли…
– Не смей трогать ребенка, – тем же голосом сказала мама. – Если тронешь еще, к вашему подполковнику пойду. Понял?
Утром Журка ожидал, что Иринка спросит: "Ну как, не нашлась книга?" И он готов был насупленно ответить: "Где ее теперь найдешь?" Но Иринка ничего не спросила. Она была молчаливая, будто слегка обиженная. Но, когда он спросил по привычке: "Чего надутая?", она встряхнулась и сказала:
– Нет, все в порядке.
А с Горькой было не в порядке. В классе он и Журка сказали мимоходом друг другу: "Привет". Но это ничего не значило. Так можно поздороваться даже с врагом. На переменах Горька не подходил, на уроках на Журку ни разу не оглянулся. А подойти
самому Журке было стыдно.Мысли о Горьке, о книге, о том, что теперь делать, сидели в Журке как заноза. До самого конца уроков. А когда уроки кончились, Иринка сказала:
– Теперь пойдем к нам.
– Мне сперва домой надо.
– Сначала к нам. Чтобы успеть в магазин до обеда. Твоя книга лежит в магазине "Антиквар".
– Откуда ты знаешь?!
Иринка знала от Горьки. Он вчера вечером пришел к ней и сообщил: "Скажи своему Журке, что книгу его кто-то загнал магазину…"
И потом сердито и коротко рассказал, как увидел пропажу.
– А почему он ко мне не пришел? – нервно спросил Журка.
– Объяснить? Или сам догадаешься?
Журка понял, что краснеет. И проговорил с досадой:
– А ты тоже… Не могла сразу сказать?
– Чтобы ты все уроки как на иголках сидел? Будто я тебя не знаю…
– А вдруг ее уже кто-то купил?
– Да ну, так сразу! Это же не "Граф Монте-Кристо".
– Надо скорее в магазин!
– Надо сначала к нам, за папой. Я договорилась, что он тоже пойдет. С нами с одними кто станет разговаривать?
Но и с Игорем Дмитриевичем сначала разговаривали не очень любезно. Когда он попросил достать из-под стекла книгу, насупленная пожилая продавщица буркнула:
– Тридцать пять рублей.
– Меня интересует не цена, а книга, – сдержанно сказал Игорь Дмитриевич. Продавщица нехотя полезла под стекло. Журка осторожно и ласково, как вернувшегося домой голубя, взял книгу в ладони. Но теперь это была не его книга. Хотя вот и дедушкина печать и знакомо каждое пятнышко на титульном листе, а все равно… Кто же сделал эту книгу чужой? Игорь Дмитриевич спросил у продавщицы:
– Можно поинтересоваться, от кого она попала к вам в магазин?
– Таких сведений покупателям не даем. Игорь Дмитриевич посмотрел на Журку, на Иринку, потом опять на продавщицу. И сказал тихо, но слегка затвердевшим голосом:
– Придется дать. Если не сейчас, то чуть позже. Книга недавно исчезла из библиотеки этого мальчика.
Несколько покупателей с интересом прислушивались. Продавщица тяжело задышала, округлила глаза и, похоже, собралась выпалить в Игоря Дмитриевича заряд самых неприятных слов. Но, видимо, вспомнила, что она работает в книжном магазине, а не на рынке. Глотнула и громко позвала:
– Виолетта Ремовна!
"Вот это имечко", – мельком подумал Журка.
Появилась Виолетта Ремовна – молодая дама с высокой прической бронзового цвета. В лице ее тоже ощущалась твердокаменность. Но все же Виолетта Ремовна была повоспитаннее продавщицы.
– Что произошло, Ида Николаевна? – осведомилась она.
– Вот у гражданина претензия, – обиженно сообщила продавщица и отвернулась к полкам.
Виолетта Ремовна сдержанно сказала Игорю Дмитриевичу:
– Я директор магазина. В чем дело?
– У меня не претензия, а вопрос. Хотелось бы знать: кто сдал вам эту книгу?
– Она ваша?
– Она моя. Моего дедушки, – взвинченно сказал Журка. – Вот печать.
– Тогда, возможно, дедушка и сдал.
– Дедушка у него умер, – сказала Иринка.