Журавли и цапли . Повести и рассказы
Шрифт:
…После введения «военного положения» жизнь гарнизона сразу усложнилась. На берегах Десны — с той и другой стороны — появились «пограничные заставы». И ни «журавлям» к «цаплям», ни «цаплям» к «журавлям» не стало свободного хода. Пограничники, зная «противников» в лицо, без всякой церемонии возвращали задержанных восвояси. А тем «красным шапочкам», кто, «пустив слезу», ссылался на больную бабушку, давали провожатого. Но если «бабушка» оказывалась только предлогом, «красных шапочек» приводили к посреднику и штрафовали. Хуже было тем, кого удавалось задержать при попытке нелегально проникнуть
Я был на НП «журавлей», когда туда доставили разведчицу «цапель». Ее выдал голубь. Она везла его, зарывшись в сено. Машина с клевером сошла с моста и остановились по требованию милиционера-орудовца. «Журавли»-пограничники осмотрели груз.
— Ничего, — сказал один из них, — можно ехать.
Орудовец махнул жезлом. Шофер включил зажигание. Мотор заурчал, намереваясь завестись, как вдруг во дворе бакенщика, рядом с мостом, пронзительно закричала женщина:
— Цыпа… цыпа… цыпа… цыпа…
Голубь, приученный кормиться вместе с курами, вырвался из рук хозяйки и выпорхнул из кузова.
— Стой!.. Стой!.. Стой!.. — закричали юнармейцы и, задержав машину, выудили из нее «цаплю»-разведчицу.
Правила игры были строгими, и я, не задумываясь, вынес приговор.
— Возвращайся в батальон и передай командиру, что ты исключаешься из игры.
«Цапля«-разведчица, державшаяся до сих пор стойко и даже вызывающе, тут вдруг быстро-быстро заморгала ресницами и пустила слезу.
Сердце у меня дрогнуло. У командира Спартака тоже. Во всяком случае, он отвернулся, чтобы не видеть ревущей. Юнармейцы-пограничники и дежурные гипнотизировали потолок, всем своим видом показывая, что происходящее их нисколько не касается. И только комиссар Нина с презрением смотрела на плачущую.
— Что будем делать? — спросил я.
— Пусть идет, — сказал Спартак, — без исключения из игры.
— Нет, — вспыхнула комиссар Нина. — С исключением.
— Без, — твердо сказал командир.
«Журавли» разинув рот следили за ссорой командира с комиссаром. Узнай батальон, не поверит: комиссар Нина впервые пошла против командира… Но комиссар Нина вовремя опомнилась.
— Есть, — сказала она презрительно и отдала салют, — без исключения.
Она и раньше нетерпимо относилась к тем, кто нарушал условия и дисциплину «Зарницы», сама вместе с командиром Спартаком поплатилась за то, что личному интересу позволила взять верх над интересом всех, и, когда поплатилась, стала еще нетерпимей. Не потому, что сама понесла наказание — ей и Спартаку на собрании личного состава батальона за Ведьмин брод объявили выговор, — а потому, что поняла: организация детская, взрослая, хоть какая, хоть для чего созданная — для работы, борьбы, игры, — держится на порядке и дисциплине, как дом на фундаменте. И чем прочнее фундамент, тем крепче дом. Жаль, что командир Спартак не понимает этого. Комиссар Нина сердито посмотрела на командира Спартака. Очень жаль. Но ничего, она рядом — поймет. И лукавая улыбка, как лучик, скользнула по ее хмурому лицу.
Запищал зуммер полевого телефона.
— Вас, — сказал дежурный, протягивая мне трубку.
Звонил
Орел. Нас с ним срочно вызывали в городскую прокуратуру.Мы встретились в кабинете у следователя, тучного и лысого Егора Ефимовича. Следователь, не столько хмурый, сколько усталый, оттого, по-видимому, и казавшийся хмурым, сидел за столом. Справа от стола у стены стояла шеренга стульев, а слева, тоже у стены, спиной к нам, заложив руки за голову, стояли пять татуированных человек. Никогда в жизни, нигде, ни до этого, ни потом, не видел я на живых людях такого «зоопарка». Синие птицы, рыбы, звери, насекомые летали, плавали, скакали, ползли по спинам, лопаткам, шеям, плечам, бокам и ногам стоящих у стены людей. Усадив нас, Егор Ефимович вызвал свидетельницу.
Дверь робко скрипнула, и вошла бабка Алена.
— Свидетельница, — Егор Ефимович встал и заученным жестом пригладил несуществующие волосы, — вам для опознания предъявляются пять человек. Посмотрите на них внимательно и скажите, кого из них вы могли видеть на месте казни партизан.
Бабушка, ужасаясь и крестясь, осмотрела «зверинец» и ткнула сухим пальцем в спину справа стоящего.
— Этот… — сказала она, — с рыбой.
Человек с «рыбой» мгновенно обернулся, и бабушка, узнав Черняка, без сил рухнула на руки подоспевшего Орла.
Егор Ефимович вызвал дежурного и велел увести Черняка. Остальные, смеясь друг над другом, ушли сами. Кое-кого из них я знал. Встречались в разных местах.
— По пляжам набрал, — заметил следователь. — Чего стоило уговорить показаться.
Мы шли к «журавлям», я и Орел. И наверное, думали об одном и том же, потому что, едва я сказал:
— Не знаю только, как ему об этом скажем, — Орел тут же отозвался: — А его уже нет.
— Как нет? — опешил я.
— Со вчерашнего дня, — сказал Орел. — Вчера мы Тараса в «Артек» отправили. Вернется — решим, как быть. У деда не захочет, в интернат устроим.
— Как у деда? — мне показалось, что Орел оговорился. — Разве он к тому времени… Разве он вообще вернется?
— Откуда? — Орел при случае хоть кого мог вывести из себя.
— Оттуда, куда по своему желанию не попадают, — рассердился я.
— Ошибаешься, — сказал Орел, — именно такое желание выразил Черняк, когда его вызвали в прокуратуру.
— Ну и?.. — спросил я.
— «Ну и…» — передразнил меня Орел. — Ему в этом отказали.
Я взорвался. Я счел себя лично обиженным и, остановившись, сердито потребовал у Орла объяснений:
— Почему?
— Потому что нет оснований, — спокойно сказал Орел.
— Как нет? — воскликнул я. — А приговор «Суда Мазая»?
— Отпадает, — сказал Орел. — Давность лет и вообще документ, юридической силы в мирное время не имеющий.
— Сжигал наших, — не унимался я.
— Фашисты заставили, — сказал Орел. — И вообще, если хочешь знать, он сам, Черняк, во всем этом признался. Еще до опознания.
— Зачем же тогда надо было опознавать? — удивился я.
— Ну, мало ли чего со страха на себя не наговоришь, — сказал Орел. — А тут — живой свидетель, бабка Алена.
Мы молчали.
— Этот Черняк… — сказал я. — Он тогда, во время войны… Вы сами рассказывали, из фашистского пулемета по фашистам…