Журнал «День и Ночь» №3 2009 г.

— Чтобы потом тебе мороки не было, — сказал Евгений Борисович, надеясь на лучшее отношение к себе за такой подарок.

Только не вышло по-хорошему. С год, наверное, всё было ладно: присматривались друг к другу, принюхивались. Ничего общего в прошлом нет, нужно как-то притираться.

А потом старик загрипповал. Две недели пришлось за ним ходить, как за маленьким. Вот тогда сын со снохой и поняли, что их впереди ожидает. Услышал Евгений Борисович их неосторожный разговор о себе:

— Ты что, надеешься, что я за ним горшки носить буду? Твой отец — ты и носи…

— Да какой он мне отец. Я без него всю жизнь прожил.

Понял Евгений Борисович, что расколотого не склеишь. И не каждый прощать научен. А потом к столу не позвали. Так началась его болезнь, унынием названная, а по-медицински — депрессия. Не долго сын терпел его капризы: плохое настроение, отказ от еды, из комнаты своей выходить не стал, лежит и лежит. Вызвали врача и уложили в больницу. В ту самую. Правда, в хорошее отделение, платное. Как раз стариковой пенсии хватило. Сначала думали только подлечить, а потом поняли, что так для всех лучше, да и оставили навсегда.

К тому времени, когда прибыл на лечение Анатолий Петрович, Евгений Борисович лежал в этой палате уже два с половиной года.

— Два с половиной года под одеялом, — ужасалась Наталья Николаевна, — тут за месяц с ума сойти можно, а он два с половиной года… Мальчик за стеной выл, эта женщина каждую минуту заглядывает, мужа ищет… как же он терпит?..

А он и не терпел. Пребывал в странном состоянии окаменения, не желая оживать, потому что камню не больно. Он не хотел судить сына, иначе надо было судить самого себя, а это не легче. Как аукнется, — часто звучало в нём, но без чувств, без эмоций, химия помогала не думать, не чувствовать, не знать, не помнить, не радоваться, не огорчаться… Врачи считали — депрессия. Но это была смерть души. О, если бы он мог покаяться, выплакаться, повиниться перед сыном, может, тогда и дотерпел бы сын его жизнь рядом со своей. А может, и нет. Потому что без любви людям друг с другом тесно. Все углы становятся острыми. Все один за другого цепляются, и от каждого касания искры сыплются.

Сын приходит к отцу раз в неделю, еду приносит. Евгению Борисовичу ничего не надо, он и больничного не съедает. Он слова тёплого ждёт, а может, уже и не ждёт. Спросит сын:

— Ну, как ты? И он ответит:

— Живу. вроде.

Хотя и сам понимает, что давно не живёт. Даже в окно никогда не смотрит: ни на деревья, ни на облака, ни на птиц. Что они ему. Его уже нет. Только сухая жёлтая рука из-под одеяла, да игла в вене, и капает, капает в кровь химия, несущая терпение, а точнее — забвение.

15. Колодец

Но сами для себя они были тягостнее тьмы.

Притчи Соломона

Она сделала шаг в сторону и снова ощутила присутствие тугой невидимой стены и упёрлась в неё лицом. Дыхание перехватило, она отступила назад, понимая, что её не отпустят отсюда, пока не покажут всё, что должно показать.

За этой стеной царил кайф. Конечно, она понимала, что тот же кайф был царём во всех других помещениях, просто здесь он присутствовал в чистом, в неприкрытом нуждой и любовью виде. Лестничные площадки, подвалы, тайные притоны, частные дома и квартиры, скамейки в скверах, ресторанные столики, залы игровых автоматов, казино — всё, где можно балдеть. Водка, травка, таблетки, шприцы, кнопки, фишки, клей — всё, от чего можно торчать.

Одержимые одной страстью безумные лица. У игрового автомата застыла старуха, неистово забрасывая в ненасытную пасть пятак за пятаком, она била грязным сморщенным пятачком по кнопке в ожидании выигрыша. Но автомат пожирал деньги и ничего не возвращал.

Слева, прислонившись к автомату, сидел мальчишка лет тринадцати, запрокинув бледное лицо с нелепой улыбкой, он водил по воздуху пальцем, словно что-то писал, в вене торчала игла, из которой капля за каплей сочилась кровь.

За автоматом стоял молодой мужчина с бутылкой водки. Он запрокидывал голову, делал глоток, потом обводил пространство невидящим взглядом, грубо ругался, бессмысленная улыбка трогала губы, и снова бутылка взлетала вверх.

Женщина заметила некоторое сходство между этими тремя. Они были совсем рядом с нею, она могла бы к ним прикоснуться, если бы стена позволила это сделать.

— Мать, сын, внук?.. — подумала она.

А чуть левее в комнате на кровати спали двое, полураздетые, видимо, мать и отец, на полу валялась недопитая бутылка. С этой бутылкой играл двухлетний ребёнок. Он поднёс её к губам, глотнул, задохнулся. Содержимое опалило детское горлышко. Ребёнок не смог даже закричать. Он опустился рядом с кроватью, на которой лежали родители, личико посинело, ручки-ножки судорожно дёрнулись, и он затих.

На зелёной скамейке в чуть зеленеющем весеннем парке стайка молодых ребят — мальчишки и девчонки баловались травкой. Им было весело, они хохотали без умолку и не могли остановиться.

И опять, опять это общее выражение на лицах. Она всё пыталась его определить, пока не поняла сути, это же почти формула: одержимость плюс сладострастие плюс обречённость равняется зависимость.

— И нельзя помочь? — она почти крикнула это бесстрастному Присутствующему.

— Без их воли — нет, — она и так знала ответ.

16. Наказание Господне

Осуждаемое собственным свидетельством нечестие боязливо и, преследуемое совестью, всегда придумывает ужасы.

Премудрость Соломона

Наталья Николаевна, будучи человеком достаточно образованным и верующим, много размышляла над устройством мира, над страданиями человечества.

Не могла она поверить в жестокость Божью, никак не могла. Он — Всемилостивый, именно так она себе представляла Бога, так чувствовала, так воспринимала Его. И всё искала ответ на вопрос, откуда же столько страданий на Земле? Почему всякий грешник рассчитывается за зло, им содеянное? И такой ответ рождался в ней.

У каждого в душе есть око Божье — наша совесть. И это око присутствует во всех наших делах, сопровождая всякий миг жизни. Никто не знает, что ты творил, никого не было, тем более, если просто думал, желал зла. Только Бог знает, Он — свидетель. И грешная душа изнемогает от этого немого, не осуждающего и не наказующего Свидетеля. Она не может смириться с тем, что все её дела Кто-то знает до конца. Она жаждет освободиться от этого, тягостного для неё, Чужого знания, и пожирает — наказует сама себя. А Бог так и остаётся только Свидетелем.

Не жестоко ли это? Нет! А где же Его милосердие? А милосердие проявляется только при покаянии. И сразу око Божье избавляется от скорби и наполняется радостью. Но ничего Господь не совершает без нашего деятельного участия, без участия нашей души, без огромного её труда. Он смотрит на этот труд и принимает его.

Но грешники — все, а покаянных — единицы. В любую жизненную ситуацию вникни — все правы.

Каждый готов на своём стоять до конца. Никто не склонит покаянно головы: да простите меня, люди добрые, это я во всём виноват, я — причина вашей свары.