Журнал «Если», 1997 № 02

Лайза остановилась перед Эрлом, по-прежнему улыбаясь. Эрл подмигнул ей, не замечая, что она медленно поднимает зажигалку.

— Уверен: всем поклонникам «Брайрхоппер» не надо напоминать, что за каждую присланную нам крышку от коробки с «Перуной» вы получаете в награду фотографию знаменитой группы «Брайрхоппер». Совершенно бесплатно, хоть сейчас в рамку!

Лайза щелкнула зажигалкой. Дальше Эрл говорил не так гладко.

— Но сейчас мне хочется остановиться на медицинских достоинствах… э-э… «Перуны», безопасного и эффективного средства для детей и… словом, как для взрослых, так и для детей.

Лайза подожгла кончик листа в руках у Эрла и пошла от него, улыбаясь и махая мне рукой. Мне ничего не оставалось делать, как помахать ей в ответ. Бумага вспыхнула, словно была пропитана бензином. Гиллеспи попытался отбарабанить остаток текста скороговоркой.

— Мамы и папы, когда ваши малыши просыпаются с болью в горле, вы в первую очередь вспоминаете о «Перуне», не так ли? — Он держал в вытянутой руке пылающий факел. — Именно так! Завтра ночью вы будете спать лучше, потому что в вашей домашней аптечке появится «Перуна» — «П-Е-Р-У-Н-А». Бегите-за-ней-в-аптеку! А-мы-возвращаемся-к-Брайрхоппер». Вот дер…зайте!

Последнее слово он не проговорил, а прошипел. Пылающий текст полетел на пол. Музыканты усердно заиграли «Побольше бы красивых девушек». К пылающей бумажке подбежал техник, попытавшийся загасить ее бесшумно, для чего пришлось топтать бумагу с балетной грацией.

— Каков профессионал! — одобрил Ледфорд. — Заметили, как он заменил «дерьмо» на «дерзайте», да еще на всякий случай отвернулся от микрофона? Успел прочесть все до последней буквы по вспыхнувшей бумажке! Талантливый, сукин сын! Благодарю вас, мэм. — Он с легким поклоном принял протянутую Лайзой зажигалку.

— Я подожгла вашего ведущего, а вы так спокойны? — удивилась Лайза.

— Дело в том, мэм, — ответил Ледфорд, — что он становится нашим ведущим только по субботам. По будням он сотрудничает с нашими конкурентами, и я с радостью спалил бы его дотла.

Я наблюдал, как Гиллеспи взбешенно несется к двери студии.

— Вообще-то, — молвил я, — пора бы сходить подкрепиться.

Гиллеспи как раз появился из-за угла, размахивая обожженной рукой и громко бранясь, но я уже тащил Лайзу к лифту.

— Подождите! — крикнул я лифтеру.

Прежде чем закрылась дверь лифта, до меня донесся голос Ледфорда:

— Прекрати сквернословить, Эрл! Кто станет покупать тонизирующую жидкость у любителя крепких словечек?

Не проехав и половины пути, я обратился к Лайзе с вопросом:

— Вы разыграли это дурацкое представление для меня?

— Если вам так больше нравится, — ответила она с ухмылкой.

— Нравится.

— Ну и берите.

— Беру. — Мы крепко пожали друг другу руки, а потом покатились со смеху, как дети. Лифтер держался за поручень и качал головой.

Я показывал ей город, вернее, то, что гордо называло себя городом. В помещении бывшего монетного двора открылся первый в штате художественный музей, и я повел ее туда просто из гражданского долга. Я обратил ее внимание на глаз орла над дверью и подсказал, что это задний габаритный фонарь от «форда»; она согласилась, что это самый запоминающийся экспонат. На летном поле имени Дугласа мы любовались взлетающими и садящимися аэропланами, и я рассказал ей, как мэр Дуглас произнес на открытии звонкую речь о будущем воздухоплавания, но когда его пригласили подняться в воздух, ответил: «Благодарю, не стоит». Мы побывали на детском утреннике, где была атмосфера под стать нью-йоркской, потому что в перерывах между эпизодами «Конокрадов из «Красного Пса» Джонни Мак Браун раздавал автографы. Ребятня орала, как. резаная, и если бы их хлопушки оказались всамделишным оружием, я бы не дал за жизнь Джонни ломанного гроша. Потом мы ели гамбургеры по пятнадцать центов и пили коку за пять в «Коттедже с канарейками» — самом дешевом из приличных заведений в городе, а оттуда направились в отель «Шарлотт». Там мы ничего не могли себе позволить, а просто сидели на плюшевых диванах в роскошном мраморном вестибюле, глазели на снующих мимо нас людей и наслаждались ветерком, который упорно расчесывал пальмы. Мы сидели друг напротив друга, раскинув руки на спинках диванов и стараясь занять как можно больше места каждый.

— Если нас попытаются прогнать, — сказал я, — мы скажем, что подчиняемся лично Эдгару Гуверу.

Через некоторое время я исчерпал весь свой запас шуток и вообще мало-мальски приемлемых реплик и стал, подперев подбородок кулаком, слушать болтовню Лайзы и любоваться, как она пьет сидр, купленный в киоске напротив.

Она гоняла соломинкой лед на дне стаканчика.

— Чему это вы улыбаетесь, мистер Плезентс?

— Вспомнил одну песенку.

Она засмеялась, глядя на свой стаканчик.

— Держу пари, я догадалась, что это за песенка:

Красотка редкая, каких еще не видел, Через соломинку потягивала сидр.

Дурацкий куплет запорхал по вестибюлю. Дело было не в смысле, а в ее голосе — таком чистом и сильном, что захватывало дух. При звуке этого голоса все вокруг притихли и стали оглядываться, чтобы увидеть хрустальный родник, забивший среди папоротников и вычурных колонн.

— Наверное, у вас любая песенка превращается в шедевр, — сказал я.

— Мы пели эту чушь тысячи раз, но сейчас мне показалось, что я слышу это впервые.

— Кто такие «мы»?

Я заерзал и стал разглядывать свои ногти.

— Ансамбль, в котором я раньше играл — бродячая группа. Эту песенку просили исполнить чаще всего — можете такое представить? Гроув Кинер — это был его ансамбль, он так и назывался — «Гроув'з Бэнд» — называл ее нашим автографом. Подумать только: как будто мы — известные музыканты. Публика не отпускала нас, пока мы не исполняли песню раза по три.

— Расскажите! — Лайза подобрала под себя ноги, ее серые глаза на мгновение расширились, в них возник упрек, словно я сказал что-то обидное. Потом на лице появилась ее коронная улыбка с ямочками на щеках. — Расскажите, каково это.

— Играть в ансамбле?

— Да.

— Хорошо. — Я набрал в легкие побольше воздуху и начал.

Еще до Рузвельта, но уже после Краха, я пять дней в неделю работал на ткацкой фабрике в Гастонии, а остальные два дня колесил с «Каролинскими кавалерами». Каждую пятницу одно и то же: набиваемся вечером вшестером вместе с инструментами в колымагу Айры Каннона и мчимся миль за сто по пыли на какой-нибудь перекресток дорог, в заброшенную школу.

Из класса убирали парты, чтобы освободить место для танцев. Солнце пряталось за горы задолго до представления, поэтому зажигали керосиновые лампы, только ставили где-нибудь в сторонке, чтобы танцующие не перевернули их и не устроили пожар, как в Тобаковилле в двадцать девятом году.

Если о выступлении объявляли за неделю по радио, то кто-нибудь звонил на станцию и приглашал нас к себе поужинать, а если нет, то мы заезжали по дороге в магазин. Узнав, что перед ним музыканты, продавец изучал каждую нашу купюру с обеих сторон и дергал за уголки, прежде чем убрать в ящичек под кассой.