Журнал «Если», 1998 № 03

Марк тоже уснул, уронив голову мне на живот.

Нет, есть в нем правильность. Как над аристократами не смейся, сколько анекдотов не трави: «Попали на необитаемый остров лорд, купец и вор…» А все равно — посмотришь на дворянина и позавидуешь. Словно все его предки высокородные за спиной стоят, подбородки гордо выпятив, руки на мечи положив. Не подступись… такого даже убей — все равно победы не почувствуешь.

Видел я однажды атаку преторианского полка. По молодой дури завербовался в иберийский легион, что против германцев под Дортмундом выступил. Ох… дали же нам жару. Понятно, все эти бароны да графы германские экипированы были — нам не чета. Стальные доспехи, мечи, самострелы, у каждого третьего — пулевик многозарядный. Да только не этим они нас взяли, совсем не этим. У нас тоже оружие имелось приличное. А по флангам два наших лорда засели, со скорострельными пулевиками… как начали палить — свои в землю зарылись. Я рядом был, видел, как Слово его светлость лорд Хамон произнес, да из ниоткуда пулевик вытащил. Личная охрана вокруг сомкнулась, мечи на. голо, в глазах — ярость. А Хамон пулевик установил, оруженосец воду в ствол залил… и началось. Грохот, будто все барабанщики легиона туда собрались и в припадке о свои барабаны бьются.

Смяли. Многих положил лорд Хамон, а уж сколько ранил — не сосчитать. Только все равно дошли германцы до позиции, порубили охра, ну, да в спину лорда пику вонзили, пока он с замолчавшим пулевиком возился. Вот она — дворянская стать!

Только и Хамон не слабее был. Умирал, кровью захлебывался, а Слово сказал. Исчез пулевик, прямо из рук германцев-победителей исчез. Навсегда. Вряд ли Хамон кому свое Слово при жизни раскрыл…

Я потрепал Марка по голове:

— Подымайся, мальчик, и достань огонек.

— Сколько времени? — спросил Марк.

— Часов нету. Ты уж извини. Может, у тебя имеются? На Слове?

Марк сердито засопел.

— Какой толк от часов в Холоде! Они не идут там. В Холоде, как положишь, так и достанешь.

Вот оно как. Не знал. Значит, и пулевик лорда Хамона сейчас там, в Холоде, вечно паром из ствола брызжет…

Я зажег факел, посмотрел на трущего глаза Марка.

— Сядь, — сказал я. — Штаны снимай.

Пока он покорно расшнуровывал ботинки и раздевался, я снял куртку, начал отдирать рукава. Пыхнуло холодом. Марк протянул нож.

Два взмаха — и вместо куртки я получил жилетку.

— А зачем это?

— Ногу тебе перетянуть.

Минут десять я массировал ему голень. Марку было больно, но он терпел. Потом я плотно замотал мальчишке ногу разрезанными вдоль рукавами, чтобы поддержать мышцы.

— Спасибо, — тихо поблагодарил Марк.

— У Искупителя сочтемся.

Брюки у него были узкие, из плотной, крашеной индиго парусины. На замотанную ногу они не налезли, пришлось распороть штанину.

— Вот теперь ты нормальный оборванец, — решил я, поглядев на Марка. — Уже не так смахиваешь на высокородное дитя.

Марк испуганно посмотрел на меня.

— Мне, в общем, плевать, каких ты кровей.

— Почему вы… решили, что я высокородный?

У тебя на лбу фамильное древо нарисовано. Голубая кровь, фамильный дворец, все дела… Благородные предки, камердинер, гувернантка, охранник до нужника ведет… Что, не так?

Марк молчал.

— Ну и Слово… Откуда тебе его знать? Один ответ — подарили.

— И что?

— Ничего. Мне-то какое дело? Марк ты или Маркус, мне едино. Хочешь расскажу, как все с тобой было? Отец твой граф или барон. Вряд ли принц из Дома, хотя… А матушка небось попроще. Бастарду тоже всякая судьба выпадает. Нет у папаши наследника — вот и растят в роскоши, вдруг придется род наследовать.

Мальчик молчал. Впился в меня темными глазами, выжидал.

— А потом вдруг получилось у аристократа. Законная жена дитя родила. И тут уж… стал ты обузой. Могли и прикончить. Повезло.

Глаза у Марка заблестели. Ну вот. Довел пацана до слез.

— Перестань, — я присел рядом. — Как жизнь ни крутит, а Искупитель правду видит. Кого любит, того испытывает. Еще у тебя кое-что осталось…

Марк тут же затих.

— Да не буду я Слово пытать… Ты скажи, что чуешь при этом?

— Холод.

— И все?

— И все. Словно руку в темноту протянул, но знаешь, что должен найти. И находишь. Холодно только.

— Ладно, — сказал я. — Дворцов, может, и не наживешь, но и не пропадешь. Ты чему обучен?

— Фехтовать. Стрелять.

Я не сразу его понял. Кто же ребенку оружие доверит?

— Из пулевика?

— Да.

— И впрямь в наследники готовили, — признал я. — Дюжину-то начал?

Мальчишка сжал губы. Неохотно выдавил:

— Не знаю. Может быть.

— Это плохо, — я покачал головой. — Пока точно не узнаешь, считай, что начал. Дюжине как счет ведут? Если ранил кого, и за неделю Не помер — значит, не в счет. Если не убил, а дал помереть… ну, вот если бы я тебя на улице страже бросил, так тоже не в счет. Это судьба. Но если точно не знаешь — считай, что убил. Так спокойнее.

— Я знаю.

— Хорошо. Диалектам обучен? Романский тебе не родной, верно?

Марк промолчал.

— Не беда, говоришь хорошо, не придерешься. Чуть по-ученому, такое бывает. Славянский ты знаешь, слышал, как ругаешься. По-галлийски можешь?

— Oui.

— Иберийский, германский?

— Si, claro.

— Небось еще языки знаешь? — предположил я. — А?

Мальчишка кивнул.

— Молодец, — похвалил я. — Сможешь толмачом работать. Хорошие деньги, особенно если к аристократу устроиться… Голова у тебя умная, с такой головой на мануфактуру идти — Искупителя гневить.

Марк торопливо кивнул. Он словно всерьез решил, что сейчас решается его будущая судьба. Да и я увлекся этой игрой. Надо же, Ильмар Скользкий, вор из воров, о брошенном бастарде заботится!

— Есть у меня пара купцов знакомых. Хороших купцов, крепких, — я не стал уточнять, что крепость их проистекает из скупки краденого.

— Могу поговорить, чтобы взяли тебя в ученики. Не насовсем, конечно, подрастешь — уйдешь. Математике ты хорошо обучен, не сомневаюсь. Диалекты знаешь. И сам парень крепкий.

Я так живо начал описывать радости купеческой жизни, словно всю жизнь провел в лавке. Марк спросил:

— А что же вы… ты, Ильмар, торговлей не занимаешься?

— Я птица вольная. Но я ворую то, что уже никому не принадлежит. Думаешь, почему Ильмара Скользкого, о чьей ловкости и фарте песни поют, на виселице не вздернули?

— Откупился, — спокойно ответил Марк.

— Шепнул кое-что судье, когда писарь отлить ушел, — признался я.

— Ты грабишь могилы?