Журнал «Если», 2002 № 09
Шрифт:
Сюрпризов долго ждать не пришлось. Их хватало и при жизни автора — и особенно после того, как его земной путь закончился. Долгий тернистый путь к признанию, уколы критики и гонения со стороны власть предержащих, а в финале — положенные слава, почет и канонизация в качестве неподвластной критике «классики».
Поскольку последнему роману Булгакова довелось на какое-то время превратиться еще и в книгу культовую, модную, — глупо в короткой статье заводить, серьезный и обстоятельный разговор о том, чему посвящены горы статей и мемуаров, популярных книг и научных монографий. Иначе говоря — об истории создания романа. Поэтому я лишь пунктиром напомню основные даты и вехи — те, которые сегодня представляются специалистам более или менее достоверными.
Сам Булгаков в рукописях датировал начало работы
Булгаков несколько раз переписывал всю книгу целиком и даже не удержался от известного писательского синдрома: сжег рукопись романа, словно испытывая другое знаменитое пророчество Воланда. Велик соблазн предположить, что книги, подобные булгаковской, никогда и никаким уважающим себя писателем окончательно и добровольно закончены быть не могут. Это все равно, как самому поставить финальную точку в собственной жизни. Если подобные книги все же дошли до стадии печати, то причиной тому оказывались обстоятельства приходящие по отношению к творчеству: от жестких издательских сроков до смерти автора.
Свой последний роман Михаил Афанасьевич также дописывал, а затем диктовал жене, уже будучи смертельно больным. И то, что мы сегодня читаем и обсуждаем, — лишь последняя прижизненная редакция, частично дополненная фрагментами, взятыми из черновиков или со слов последней жены писателя, ныне также покойной Елены Сергеевны Булгаковой.
Счастье писателя — в том, что он успел скомпоновать и композиционно выстроить свой роман. Выстроить сюжет и образы героев. Выписать начисто главные эпизоды. Наконец, завершить его тем финалом, каким он виделся автору с момента начала работы над книгой. А все, что осталось в книге недошлифованным, недоредактированным, — в общем, мелочи.
Михаил Афанасьевич Булгаков умер в 1940-м году, уже не надеясь увидеть главную книгу жизни напечатанной. Его поддерживала скорее мысль иррациональная — все та же фраза Воланда, ставшая знаменем для целого поколения, писавшего «в стол»: «Рукописи не горят».
Удивительно другое: в процессе работы над «Мастером и Маргаритой» писатель неоднократно обдумывал, как будет представлять роман «наверх», что нужно слегка притушить или замаскировать, чтобы усыпить бдительность цензуры. Иначе говоря, не терял надежды на то, что роман при его жизни будет напечатан на родине! Если добавить, что Михаил Афанасьевич был еще и драматургом, то есть не мыслил для себя литературы «в стол», не мог писать, не получая обратной связи от читателя (к этому я еще вернусь), — то вот вам очередная загадка, очередной сюрприз булгаковского романа. На что он рассчитывал, на какую публикацию в СССР, создавая роман, в котором главные герои — не совсем канонический Сатана, совсем не канонический Иисус, и до предела канонический творец в тисках тоталитарной системы?
Другое поразительное отличие «Мастера и Маргариты» от большинства таких же неизданных при советской власти книг (например, от булгаковской же повести «Собачье сердце»), — это его отсутствие в самиздате вплоть до даты первой публикации. Может быть, в этом я ошибаюсь, но то, что о романе покойного писателя до конца 1966 года (когда о нем разом узнали все), знал лишь узкий круг близких к писателю людей, — сомнению не подлежит. Только после сокращенной публикации в журнале «Москва» широко разошлись самиздатовские копии «полного» текста, порой с беспардонным «самопалом» — вставками, к Булгакову никакого отношения не имевшими. Но до того — ни-ни. Ситуация в условиях хрущевской «оттепели» совершенно уникальная: получается, что за четверть века, прошедшие с момента смерти писателя, его вдова и знавшие о рукописи десяток-два близких людей
не соблазнились вариантом пустить ее в «неофициальное» плавание, навигация которого к той поре была хорошо и всесторонне разработана. Верили, что рукописи не горят или отдавали себе отчет в том, что, случись появление романа в самиздате, — и на его официальной публикации можно было ставить крест?Как бы то ни было, в ноябре 1966 года пророчество Воланда свершилось: в достаточно средненьком «толстом» литературном журнале «Москва» началась публикация неизвестного доселе широкой публике романа Михаила Булгакова. Сам автор в те годы уже проходил «второй круг» популярности: о знаменитом драматурге и писателе 20-30-х годов в конце шестидесятых пришлось напоминать заново.
Публикацию предварил вступительным словом Константин Симонов. Увы, для большинства читателей так и осталась неизвестной его роль в «пробивании» романа. Сегодня, с высоты прожитых трех десятилетий можно лишь догадываться, какого самопожертвования, каких поистине сверхъестественных усилий потребовала эта публикация от тех, кто мечтал увидеть роман Булгакова напечатанным — и не за «бугром», а на родине писателя. Мужество требовалось не только для очевидных стычек с начальством. Писатель, «пробивавший» роман Булгакова в печать, не мог не отдавать себе отчета в том, как высоко отныне будет поднята планка. И как на фоне «Мастера и Маргариты» будет смотреться его собственное творчество.
В ноябрьском номере публикация обрывалась примерно на середине, и пока ошеломленная читающая публика только начинала приходить в себя, подоспел декабрь. А в декабрьской книжке журнала, вопреки подогретым ожиданиям, никакого продолжения не было!
Весь декабрь читатели и окололитературная общественность мучилась слухами и подозрениями, совсем не оригинальными с учетом прочитанного: прикрыли! Однако действительность оказалась куда прозаичнее. Аккурат к сдаче декабрьского номера журнальное начальство вернулось из очередной загранкомандировки и «с колес» тиснуло в текущий номер свои путевые заметки. Покойный классик мог и подождать месячишко — гонорар ему был не к спеху…
Завершение сенсационной публикации состоялось в первом номере за 1967 год. И произошло то, что полностью укладывается в одно емкое слово: взрыв. Булгаковский роман за короткий срок был без преувеличения прочитан всеми, кто интересовался литературой. За что особая благодарность легиону машинисток в конторах, НИИ и просто «домушниц»: на рукописные копии «Мастера и Маргариты» перевели, наверное, львиную долю казенной бумаги в стране. Читателю со стажем, очевидно, нет нужды напоминать, что в считанные месяцы экземпляры заветных двух номеров «Москвы» были выкрадены из всех библиотек, а в центральной Ленинке (ныне — РГБ) его просто не выдавали, мотивируя отказ многомесячной очередью желающих ознакомиться. Роман зачитывали до дыр, переписывали отдельные цитаты и целые главы, заучивали наизусть фразы — честь, которой до Булгакова удостоились разве что Ильф и Петров.
А в среде любителей фантастики сентенции развязного кота Бегемота даже на время потеснили монологи другого представителя славного кошачьего племени: я имею в виду хвостатого склеротика из незабвенного «Понедельника» братьев Стругацких.
Угадайте с одного раза, какой роман окончательно побудил руководство СССР присоединиться к Международной конвенции по авторским правам? Правильно: «Мастер и Маргарита» — роман стал первой отечественной книгой, на титульном листе которой впервые появился привычный ныне значок copyright.
Прекратить поток перепечаток романа за рубежом идеологическое руководство страны к тому времени было не в силах. С другой стороны, соблазн превратить самый популярный советский роман в источник поступления твердой валюты подкреплялся нежеланием платить за миллионные тиражи западных классиков. Международная Бернская конвенция обязывала страны-участницы платить «задним числом», другая же, Гаагская, обратного хода не имела. Так было найдено поистине соломоново решение: в 1973 году СССР вступил в Гаагскую конвенцию — и сразу же подбросил западным издателям неприятный сюрприз. Издательство «Художественная литература» выпустило сборник «Романы» Михаила Булгакова, где, среди прочих, впервые был напечатан полный текст «Мастера и Маргариты», снабженный значком copyright.