Журнал «Если», 2004 № 03

— Да, — согласился Лютик, — это верно.

Ему было лестно, что станционный смотритель говорил с ним так серьезно.

— Взрослые, — продолжал Оберон, — уже знают, что все должно быть именно так, а не иначе. Покажешь им хоть что-то знакомое, а дальше уж они сами заполняют пустоты. Это очень удобно — затрат гораздо меньше. С детьми сложнее…

— Я вижу то, чего нет?..

— Наоборот. Иногда, очень редко, ты видишь то, что есть на самом деле.

— Я… не понимаю…

— Ну, это как с летучими мышами, — терпеливо сказал Оберон, — они издают такие звуки. На пределе слуха. Высокие. Дети их слышат, взрослые — нет.

— Почему? — удивился Лютик.

— Просто ухо так устроено.

— Да! — возбужденно воскликнул Лютик. — Верно! Оберон, я… Я видел! Один раз, когда был совсем маленьким… они сказали, мне показалось, они…

— Ну вот, — согласился Оберон, — видишь.

— И знаешь, бывает, все оказывается не на своих местах… Ты положишь что-то на место, а потом смотришь — раз и нету! Они говорят, я все теряю! А оно совсем не там лежит, как будто так и надо! И знаешь, Оберон, знаешь, оно немножко другое…

— Э… — Оберон был слегка обескуражен этой вспышкой, но потом кивнул, подтверждая, — в общем, да.

Лютик медленно осознавал.

— Значит, наш поезд… он на самом деле никуда не идет?

— Нет, конечно, — спокойно согласился Оберон, — поезд вообще удобная штука. Включаем ваш мир только на станциях и то минут на пять — десять, вдобавок на очень ограниченном пространстве. А так — просто показываем виды за окном, и все… Очень большая экономия…

— А… зачем?

— Что — зачем? — удивился Оберон.

— Зачем вы это делаете? Пусть бы видели все, как есть!

Оберон задумался, в затруднении пошевелил пальцами. Между ними тут же возник белый огонек, вспорхнул и улетел в сад.

— Как есть? Что их мир — лишь крохотный пятачок реальности, площадка, за которой лежит Вселенная, где им нет места? И что бы они, по-твоему, стали делать?

Лютик поймал себя на том, что с увлечением болтает ногами. Не удержался. «Что это я, как маленький», — подумал он.

— А вы что делаете? Пусть бы и мы тоже…

— Но вы не сможете, Лютик, — печально сказал Оберон, — они не смогут. Зачем же страдать? Чувствовать себя неполноценными? Разве мы можем так обидеть — только потому, что из-за какого-то каприза природы мы ушли вперед, а они остались на месте?

— Целый мир? — удивился Лютик. — Специально для нас? Тогда почему в нем так плохо?

— А разве вы привыкли, чтобы вам было хорошо? — жестко спросил Оберон.

— Это потому что мы все некрасивые, да? — грустно спросил Лютик.

— Ты его обижаешь, — тихонько сказала женщина, до сих пор молча наблюдавшая за ними.

— Да нет же, — Оберон с досадой взмахнул рукой — с пальцев сорвался еще один блуждающий огонек, — я просто хочу, чтобы он понял… Исправить то, что снаружи, просто. А как ты исправишь то, что внутри? Дар? Он же либо есть, либо нет…

— Чего? — переспросил Лютик.

— Дар это… — Оберон в затруднении покачал головой, — ну, когда ты видишь не только то, что тебе показывают, или… не знаю, как объяснить… Когда ты и мир, все это вместе… — он неопределенно обвел комнату рукой и умолк.

Лютик почувствовал, как его охватила тоска — тоска изгнанника, вынужденного жить вдали от благословенной земли, вечно прозябать на холодной и равнодушной чужбине…

— Но я же, — он запнулся и с мольбой поглядел на Оберона, — я же… ты же сам говорил! Я могу остаться? Ну хоть ненадолго?

Ему показалось, что женщина поглядела на Оберона со скрытой мольбой, но тот покачал головой.

— Подойди к окну, Лютик, — попросил он, — пожалуйста.

Лютик недоуменно поглядел на него, но послушно слез со стула и подошел к окну.

— Что ты видишь?

Лютик выглянул в окно и какое-то время напряженно вглядывался в мерцающую даль. Ему очень хотелось угодить Оберону.

— Три сосны, — начал перечислять он, — еще один дом, совсем рядом. Его раньше не было. О, вывеска вспыхнула. На ней написано… нет, на ней написано «Парусные корабли и кружевные зонтики», еще…

— Хватит, Лютик, — сказал Оберон. — Знаешь, я думаю, что нам пора. Сейчас я открою барьер и провожу тебя в вагон, ты уснешь, а когда проснешься, будешь ехать в поезде к теплому морю в полной уверенности, что все это — сон. И обещаю тебе: на море все будет замечательно.

— Но ведь это и вправду сон, — возразил Лютик.

— Ну конечно, — согласился Оберон.

— Я провожу, — торопливо сказала женщина.

— Разумеется, — ответил он, — я тоже. Как же иначе? Пойдем, Ти-тания.

Она обняла Лютика за плечи, и они вышли на крыльцо. Небо перестало светиться — теперь оно было глубоким, синим, и над соснами повисли крупные, точно яблоки, звезды.

* * *

Лютик лежал на полке и смотрел в окно. Две белые фигуры на перроне улыбались и махали ему, еле различимые сквозь мутное стекло, словно отец и мать, провожающие сына в дальнее путешествие, и он улыбался и махал им в ответ, потом перрон дернулся и поплыл, поплыли белые домики меж сосен, светлячки над цветочной грядкой, домик станционного смотрителя, освещенный изнутри теплым розовым светом, терраса со смеющимися, нарядными людьми… И все исчезло во тьме. Он повернулся на другой бок, чтобы вновь поймать, вернуть этот замечательный сон, но сон не возвращался, а переливался, превращался во что-то другое, воспоминания вспыхивали и исчезали, поезд пересекал пустые темные равнины со случайными водокачками и башнями элеваторов, все стучал и стучал колесами, приближаясь к огромному, теплому, светящемуся, мерно дышащему в темноте морю, а Лютик сдал на неудобной подушке и улыбался во сне.

* * *

Где-то совсем далеко, за пределами нашей реальности, две белые фигуры за столиком пили чай из хрупких цветочных чашек, и комната была такая, которую не постигнуть человеческому взгляду, а за распахнутой дверью стояла теплая ночь, наполненная танцующими огоньками, запахом цветов и случайным летним колдовством.

— Бедный малыш, — задумчиво повторила женщина, отставляя чашку, которая просвечивала сквозь ее ладони, точно сквозь створки розовой раковины, — а может, не надо было его отпускать? Оставить тут?

— Ну, Таня, это же нарушение правил, — сказал мужчина, — потом… я же не враг ему! Он бы вырос! И почувствовал себя несчастным… Ты подумай, совсем один…

— У него есть Дар, — быстро возразила она.

— Совсем немного. Потом, он почти у всех у них есть. Пока они маленькие. Ты знаешь, они нас видят. Почти все.

— А потом перестают, — печально вздохнула женщина.

— Потом перестают. Знаешь, что их дети рассказывают друг другу? В темноте, когда взрослых нет рядом? Что если закрыть глаза, а потом резко открыть или посмотреть искоса, не впрямую, не в упор, из-под ресниц, осторожно…