Журнал «Если», 2005 № 03
Шрифт:
— Так я пойду, Ганс? — сказал оборванец. — Как ты вырос! Отпусти меня, Ганс! Ты ведь видел от меня только добро. Помнишь, как мы стреляли в роще дроздов? Помнишь, как мы ходили в кино?
— Помолчи, дядя Пауль, — оборвал его ун-Леббель.
Ожидание было тягостным, поэтому он даже обрадовался, когда на шуршащую насыпь торопливо вскарабкались двое в черной полевой униформе.
— О-па! — радостно сказал один из черных. — А мы посчитали, что он ушел. Прекрасно! Как твое имя? Ганс ун-Леббель, третий взвод второй роты… Это из подразделения фон Корзига? Мы направим представление о твоем поощрении.
И они ловко
У белых домиков Мариновки рычал танк. Неожиданно донесся раскат выстрела, и русскую избу охватило неяркое пламя, которое быстро разгоралось. От домиков послышался женский вопль, какие-то невнятные крики, потом все стихло. Загорелся еще один дом, потом еще один. На памяти ун-Леббеля черные деревню сжигали впервые. Обычно все сводилось к точечной операции — врывались в нужный дом, брали, кого требовалось, и уходили, не встречая особого сопротивления. Но чтобы сжигать всю деревню — такого еще не было. Излишняя жестокость обычно не поощрялась. По всему выходило, что обстановка этого требовала. В детали ун-Леббель не вдавался.
Внизу сухо треснул пистолетный выстрел. Стреляли из офицерского «вальтера».
Ун-Леббель сделал несколько торопливых шагов к краю насыпи, споткнулся о рельс и посмотрел вниз.
Черные фигурки торопливо бежали к поселку. Дядюшка Пауль лежал под насыпью в небольшой, уже поросшей травой воронке, неестественно подвернув руку под себя. Некоторое время ун-Леббель смотрел на неподвижную фигуру старика, потом вернулся к мосту. Спускаться к убитому не имело смысла. Черные свое дело знали. Старику Ганс уже ничем не мог помочь. Да и нужно ли? Никто ведь не знал, чем он занимался последние годы и каких взглядов стал придерживаться.
От деревни тянуло дымом.
Деревянные дома горели очень быстро.
Высоко в небе, но уже с востока на запад вновь прошла пара «хейнкелей», а потом вдруг где-то совсем уже высоко послышалось плескание, словно половником били по густой жиже — очередной «зенгер», выбравшись в стратосферу, направлялся бомбить зауральскую территорию русских. В Южном Китае на японском аэродроме он приземлится, заправится и возьмет новый груз бомб, чтобы опять освободиться от них над Сибирью.
— Быстро они его, — послышался в наушниках голос ун-Битца. — Я смотрел, они его до воронки довели и щелкнули в затылок.
— Разговорчики! — ворвался в эфир голос цугфюрера. — Камрад ун-Битц, делаю вам замечание!
Справедливо. Связь существует не для того, чтобы забивать эфир ненужными разговорами.
Ганс посмотрел в небо. «Зенгер» шел на такой высоте, что увидеть его было невозможно. И все-таки Гансу ун-Леббелю показалось, что он видит в высоте маленькую сверкающую звездочку.
Во второй половине дня, когда подразделение вернулось в казармы, ун-Леббеля вызвали к командиру роты.
— Садись, Ганс, — махнул рукой штурмфюрер Заукель. — Давай поговорим как товарищи. Ты подавал рапорт о направлении в авиационную школу?
— Так точно! — вытянулся ун-Леббель.
— Я же сказал — садись, — повторил штурмфюрер. — Скажи откровенно, тебе не нравится служить в ваффен СС? Или у тебя возник конфликт, о котором я ничего не знаю?
— Никак нет, — отчеканил
ун-Леббель. — У меня со всеми прекрасные отношения. И служба мне нравится. Дело в другом.— Вот как? — удивился старший товарищ. Острый взгляд его словно ощупывал молодого солдата. — Значит, ты просто хочешь летать?
Выслушав путаные объяснения Ганса, штурмфюрер качнул головой.
— Что ж, поступила команда откомандировать тебя в распоряжение кадров люфтваффе. Жаль, Ганс, очень жаль. Ты хороший и исполнительный солдат. Нам будет тебя не хватать. Думаю, твои товарищи думают так же.
Командир встал, протягивая через стол руку. Ун-Леббель крепко и от души пожал ее.
— Желаю удачи в небесах, солдат, — улыбаясь, сказал штурмфюрер.
В казарму ун-Леббель летел на крыльях.
— Ты весь сияешь, Ганс, — крикнул ему встретившийся у столовой замкомвзода ун-Хоффман. — Получил отпуск?
— Лучше! — захохотал ун-Леббель.
— Получил письмо от женщины? — не унимался ун-Хоффман.
— Еще лучше! — признался Ганс. — Кажется, сбывается моя мечта, Дитрих! Представляешь, меня откомандировали в распоряжение люфтваффе!
— Станешь летчиком? — товарищ покачал головой. — Не забудь нас, когда будешь знаменитым, как Хартман. Говорят, ты и сегодня отличился?
— Всего лишь задержал бродягу, — рассеянно сказал Ганс.
— Не скромничай, — похлопал его по плечу ун-Хоффман. — Ходят слухи, что этого бродягу почти три года искали все службы СД. Я краем уха слышал, что тебя представили к медали.
Оставшись один, ун-Леббель покачал головой. Надо же, дядюшку Пауля разыскивало гестапо и разведка. Интересно, что он натворил? Шпионил на Сибирь? Или участвовал в Сопротивлении? На территории протекторатов все еще действовали разрозненные группы Сопротивления, которые устраивали диверсии, в ночное время расстреливали загулявших офицеров или просто клеили на стенах воззвания к местным жителям. Правда, покушений и диверсий с каждым годом становилось все меньше — военное командование и гражданские власти действовали жестко и на каждый акт террора отвечали расстрелом заложников или высылали группу славянской молодежи в распоряжение Министерства трудовых ресурсов.
Ганс ун-Леббель и представить себе не мог, что в это время человек, которого он называл дядюшкой Паулем, пил горячий кофе в тесном кабинете гестапо города со странным названием Калач-на-Дону. Ничто, кроме пустого рукава добротного шевиотового пиджака, не напоминало утреннего бродягу, которого задержал ун-Леббель.
— Прекрасный спектакль, — поощрительно сказал доктор Мейзель, руководивший отделением гестапо. — И он даже не выразил сочувствия, геноссе Дитман?
— Ни малейшего, — самодовольно сказал старик. — Я занимался его ранним воспитанием, могу ручаться, что знаю этого мальчишку лучше, чем кто-либо из его окружения. Я вырастил волка, геноссе Мейзель!
— Хотелось бы думать, что дело обстоит именно так, — пробормотал собеседник. — Ведь нам с вами предстоит писать отзыв.
— Я ручаюсь за этого сопляка, — самодовольно объявил старик. — Конечно, в нем течет и славянская кровь, а это большой минус, но — натура! — Он отхлебнул кофе. — У вас превосходный кофе, геноссе Мейзель.
— Еще бы, — отозвался начальник гестапо. — Мне его присылает каждый месяц дядя из Колумбии. Он уже второй год живет там.