Журнал «Если» 2008 № 06
Шрифт:
Я забыл о тебе, верно? Шли годы, моя звезда всходила все выше, я добился славы, уважения, почета. Правда, в Стокгольм я так и не попал. По иронии судьбы, получать свою «нобелевку» мне пришлось в Осло, забавно, не правда ли? И все же в глубине подсознания я всегда помнил о тебе, СПИЧ.
Подписывали мирные соглашения. Граждане развитых стран голосовали за временное понижение собственного уровня жизни во имя борьбы с бедностью и защиты окружающей среды. Мы все вдруг словно бы повзрослели. Другие циники, с которыми мы прежде вместе пьянствовали и делились мрачными предчувствиями по поводу незавидной судьбы несчастного,
Но мои собственные убеждения сохранили свою первозданную чистоту. Потому что в глубине души я знал: все это не по правде.
А потом, к всемирному ликованию, третья экспедиция на Марс вернулась домой и привезла с собой ТАРП. Вот тогда-то мы и узнали, какими дружелюбными, оказывается, были наши родные микробы.
— Поздно ночью, после работы, еле передвигая ноги от усталости, я порой останавливался перед портретом Леса, который по моему приказу повесили в холле, напротив двери моего кабинета, и стоял, проклиная его самого и его проклятую теорию симбиоза.
Представьте себе человечество, пришедшее к симбиотическому единению с ТАРПом! Это будет что-то. Представь, Лес, все эти иноземные гены, добавленные к нашему наследию, к нашему богатому человеческому разнообразию!
Вот только ТАРП, похоже, не слишком заинтересован в «ведении переговоров». Его манера общения оказалась убийственно жесткой.
А его вектором стал ветер.
Мир взирал на меня и моих собратьев с надеждой на спасение. Но, несмотря на все заслуги и почести, я-то знал, что я всего лишь второсортный мошенник. Как бы меня ни превозносили и ни благодарили, я знал, кто был круче меня на световые годы.
Снова и снова, до поздней ночи я рылся в записках Лесли Эджисона в поисках вдохновения, в поисках надежды. Вот тогда-то я и наткнулся на СПИЧ снова.
Я нашел тебя еще раз.
Да, верно, ты заставил нас сделаться лучше. Твои гены сейчас есть, по меньшей мере, у четверти человечества. И своим новоявленным, необъяснимым, рационализированным альтруизмом они задают тон, который поддерживают все остальные.
Сейчас, когда пришла беда, все ведут себя так чертовски правильно.
Помогают ближним, поддерживают больных, делают пожертвования…
И ведь вот что интересно: не сделай ты нас такими отзывчивыми, может, мы никогда и не добрались бы до этого гребаного Марса. А если бы и добрались, то всеобщая паранойя по крайней мере обеспечила бы приличный карантин.
Но да, конечно, как я мог забыть! Ты же не мог этого предвидеть.
Ведь ты просто упакованный в белковую оболочку пучок РНК, обладающий случайной способностью заставлять людей отдавать свою кровь. И больше ничего, верно? Откуда ты мог знать, что сделав нас «лучше», ты обрек нас на ТАРП… Или все-таки мог?
— Есть кое-какие утешительные известия. От некоторых новых разработок, похоже, будет какой-то прок. На самом деле, последние новости просто чудесны. Судя по всему, мы сумеем спасти около пятнадцати процентов детей. И почти половина из них сможет продолжить свой род.
Правда, это касается только тех народов, где смешанные браки не редкость. Видимо, гетерозиготность
и генетическое разнообразие способствуют лучшей сопротивляемости организма. Народам же с «чистыми», узкими генеалогическими линиями придется туго. Но, в конце концов, за расизм надо платить.Жаль только крупных приматов и лошадей. С другой стороны, когда еще у тропических лесов появится такой шанс на выживание?
Ну а пока люди стараются изо всех сил. Никакой паники нет, в отличие от прежних эпидемий, о которых пишут в книгах. Похоже, мы наконец повзрослели. Мы помогаем друг другу.
Но в моем бумажнике лежит карточка, где написано, что я адепт Христианской науки, что у меня четвертая отрицательная группа крови и аллергия практически на всё. Переливание крови как метод лечения используется сейчас повсеместно, а ведь я важная персона. Но я не стану брать чужую кровь.
Ни за что.
Я отдаю свою, но брать чужую — никогда. Даже если буду умирать от потери крови.
Тебе меня не поймать, СПИЧ. Даже не надейся.
Я дрянной человек. Все, конечно, считают, что в своей жизни я сделал больше добра, чем зла, но это просто случайность, результат стечения обстоятельств и причудливых капризов судьбы.
Над миром я не властен, но, по крайней мере, могу принимать собственные решения. Что я сейчас и делаю.
Со своей высокой лабораторной башни я спустился вниз, на улицы, где сочатся гноем и жаром переполненные больницы. Теперь я работаю здесь. И пусть я поступаю точно так же, как остальные. Они — марионетки. Они считают себя альтруистами, но я знаю: все они — куклы в твоих руках, СПИЧ. А я — человек. Слышишь? Я все решаю сам.
Терзаемый лихорадкой, я бреду от койки к койке, пожимая руки, которые тянутся ко мне за утешением, за помощью, и делаю всё, что в моих силах, чтобы облегчить их страдания, чтобы спасти хоть кого-то.
Но тебе, СПИЧ, меня не поймать.
Это мой собственный выбор.
Перевела с английского ЗОЯ БУРКИНа © David Brin. The Giving Plague. 1987. Публикуется с разрешения автора.
УИЛЛ МАКИНТОШ. ВЕРОЯТНОСТИ
Она обвела обедающих таким взглядом, словно искала когото по смутному описанию. В таком случае — по смутному описанию — Сэмуэль был высоким мужчиной на шестом десятке, одетым в джинсовую куртку. Он поднял руку. Она помахала и направилась к столику.
Она была худой, с длинными рыжеватыми волосами, оттененными белыми прядями. Почти плоская, но тем не менее сексуальная.
Не то чтобы это было свидание.
— Привет, Сэмуэль, — сказала она, садясь напротив. Они пожали руки над столом.
— Привет, Тьюсди, рад наконец тебя встретить.
Наступило неловкое молчание. Что бы вы сказали в такой ситуации? Оказывался ли вообще кто-нибудь из вас в такой ситуации?
Официантка с задорным хвостиком, выглядывающим из отверстия бейсболки, спасла положение, когда принесла заказ и таким образом дала Сэмуэлю какое-то время подумать над темой для разговора.
— Ты веришь в это? Вся затея — полный бред.
— Ты думаешь? — Тьюсди склонила голову набок и пожала плечами: — Не знаю, не знаю… Ты не веришь в мистику?