Журнал Наш Современник №1 (2002)
Шрифт:
Как-то Вадим Валерианович поднял тему внутреннего разлада в нашем обществе и употребил слово “раскол”.
— И что же будет? — наивно спросила я.
— Я в таких случаях отвечаю: “Щось будэ”. Помните эти слова из “Истории моего современника” Короленко? Одно несомненно: в обществе тайно запущен раскол.
Вскоре Кожинов более откровенно выскажется на эту тему в дискуссии “Классика и мы” (декабрь 1977 г.).
* * *
В первые годы перестройки мне довелось побывать в Прохоровке, знаменитой легендарным танковым сражением, где обстоятельства свели меня с человеком, знавшим Кожинова. Вернувшись в
— А... Николай Петрович.., — живо откликнулся он. И засыпал меня вопросами, едва я переступила порог его квартиры.
Оказалось, что в Прохоровке у него было много знакомых. Он расспрашивал меня о каждом, с кем мне удалось поговорить, его интересовали малейшие подробности. Черта, казалось бы, удивительная для кабинетного ученого. У Вадима Валериановича сохранилась какая-то юношеская живость восприятия. Он с любопытством слушал рассказы, на которые другой на его месте не обратил бы внимания. Мне запомнились случаи поведения на войне домашних птиц, о которых говорил дед помянутого выше Николая Петровича, приехавший в Прохоровку в разгар танкового сражения. Это в четырех километрах от самого места битвы. Грохот и такая гарь, что неба не видно. И едва он поставил машину, как к нему кинулась наседка с цыплятами, ища у него защиты. Вадим Валерианович улыбался, слушая, как довольно кудахтала наседка, помещенная в багажник, как заботливо размещала там своих детей.
Сам Вадим Валерианович знал чуть ли не все подробности сражения под Прохоровкой, по именам — генералов и офицеров. И рассказал мне, кстати, о своем разговоре с немцами, родственниками похороненных в Прохоровке немецких танкистов. Вадиму Валериановичу пришлось похлопотать за них. Речь шла о перенесении праха погибших и установлении надгробий. Пока же над местом захоронения были установлены стенды с портретами лучших людей города, что было совсем уж неуместно.
Я заметила, что это имеет объяснение: у людей, переживших нашествие, еще не остыло чувство вражды к захватчикам. Могут ли их волновать ритуальные заботы их потомков?
— Смерть всех уравнивает, — строго заметил Вадим Валерианович.
Я рассказала о своих недавних впечатлениях, подтверждающих эту мысль. Мне пришлось побывать на Ужокском перевале в Прикарпатье. Это приграничная зона с Польшей и Чехословакией. Внизу течет река Сан, пограничная полоса. В войну 1914 года здесь было крупное сражение, и как память о нем — огромная братская могила, где погребены и русские, и немцы, и австрийцы, и др. Одна могила и один общий памятник. Смерть примирила врагов.
— А ведь это символично, — заметил Вадим Валерианович. — Люди — жертвы сатанинских катастрофических сил. И перед этими силами они беззащитны.
— И в эпицентре этих сил почему-то оказывалась Россия...
— А Вы не задумывались, почему Россия все же выживала?
— Сила долготерпения и веры?
— И не только это. Подвиг Прохоровки убедил меня в одной важной мысли. А именно: Россия оставалась н е с о к р у ш и м о й в самых с о- к р у ш и т е л ь н ы х обстоятельствах. Понять это можно, лишь исходя из главных составляющих родовую основу жизнедеятельности России. Именно родовую. Россия — страна идеократическая. То есть главную роль в ней играет власть идей. Речь идет не об одной господствующей идее на все века, но о завладевающей всем народом идее определенного периода. Например, идея “Москвы — третьего Рима” в древние времена. Понятна организующая роль этой идеи: Москва — преемница великих главенствующих традиций. В войну это была идея непобедимой России, славной своими великими предками: Александром Невским, Дмитрием Донским...
То же самое и в войну 1812 года. Помните, у Толстого? “Всем народом навалиться хотят...” Поразительно это единство нашей истории, связанное также с тем, что Россия жила по собственным законам. И это сознавала не только элита, но и простые люди. Общая, завладевающая в с е м народом мысль в сокрушительные периоды истории — не является ли вечной составляющей нашей жизнеспособности?
— Вечной составляющей?
— Но сейчас происходит нечто обратное, — продолжал Вадим Валерианович, уточняя свою мысль. — Все больше становится людей, которые пренебрегают державными заботами, отстраняются от них...
Вадим Валерианович поднес руку ко лбу: привычный для него жест, когда он хотел что-то вспомнить.
— Мне припоминается мысль Стефана Цвейга: в области действия политических сил решающее значение имеют не выдающиеся умы, а более низменная и ловкая порода — з а к у л и с н ы е д е я т е л и.
— З а к у л и с а, как говорил Иван Ильин...
— У него это слово употребляется несколько в ином значении. Но и слова Цвейга в наши дни тоже нуждаются в корректировке. Сила нынешних закулисных деятелей — в мафии. Авантюристы и воры, денежные мешки всех мастей — это особая каста наглых людей, паразитирующих на теле России. Они не просто подминают под себя власть, они сами становятся властью.
Меня удивили эти слова Кожинова. Публицисты-патриоты в те еще горбачевские времена осторожничали, не позволяя себе открытой резкости подобных суждений.
— Неужели этим людям суждено решать будущее России?
— Вы хотите сказать: судьбу России? — горько усмехнулся Вадим Валерианович. — Уж не хочется ли Вам подбить меня на прогнозирование? Увольте! Не терплю прогнозов. Считаю их вполне безнадежными.
...Последний раз я встретилась с Вадимом Валериановичем случайно, недалеко от журнала “Наш современник”, на Цветном бульваре. Вид у него был усталый, глаза опущены. Я поздоровалась, он остановился, кивнул головой. Потом знакомым жестом поднес руку ко лбу.
— Я сейчас Паскаля читал. И вот вертится в уме одна его мысль, словно о нашем времени сказанная: “Мы беспечно устремляемся к пропасти, заслонив глаза чем попало, чтобы не видеть, куда бежим”...
— Да, это о нас... “Заслонив глаза ч е м п о п а л о...”
— И заметьте: всех б е з р а з л и ч и я несет к пропасти: и бедных и богатых. Одним застит глаза жажда власти или славы, другим — деловые заботы, третьим — погоня за удовольствиями и т. д. Мы сами приближаем апокалипсис...
— Вадим Валерианович, нас еще может что-то спасти?
— Вы-то сами что об этом думаете?
Он смотрел на меня строго, ожидающе.
— Я надеюсь на спасительную силу прошлого... Его уроки могут много значить для нас. Людей может поднять то, что подымало наших великих предков. Смотрите: люди забыли о Боге, но вспомнили же о Нем!
Вадим Валерианович мрачно молчал, потом сказал:
— Недавно я перечитал Библию. И меня неотступно преследует мысль, что нам еще предстоит заплатить проклятую Каинову подать своими детьми...
— Вадим Валерианович, напишите об этом!
— Сами-то Вы много ли написали об этом? Мне как-то попалась на глаза мысль Достоевского: “Я мог бы сказать много хорошего и скверного и для общества и для правительства, а этого нельзя. У нас о самом важном н е л ь- з я г о в о р и т ь”.
Он безнадежно махнул рукой и распростился со мной.
Год назад он простился со всеми нами...
Михаил Грозовский