Журнал Наш Современник №1 (2002)

Моральное состояние молодежного крыла элиты достигло апогея отвратительности. Привилегии даже высшего слоя советских чиновников были столь ничтожны, что надежда их резко приумножить многократно превышала боязнь их потерять. Это обусловило готовность элиты “рискнуть” сыграть в чуждую ее воспитанию игру — то есть сделать то, что элита более обеспеченная и привилегированная никогда не рискнула бы сделать.

Прямая продажа себя ЦРУ и Моссаду соседствовала с куда более распространенной игрой на собственный страх и риск. Наша элита не могла быть куплена целиком. Но в условиях нравственного и потребительского разброда маленькие, высокоорганизованные группы иностранных шпионов, вкрапленные в элиту, увлекали за собой рыхлую и корыстную массу.

Помогали личные качества функционеров, помогали давние традиции элитарной ненависти и презрения к собственному народу (Петр I, убивший каждого пятого современного ему русского, у нас до сих пор ходит в героях!), помогали усилия ЦРУ и НТС, помогала слабость и недееспособность пьяного и темного обывателя.

Удар элиты в спину собственного динамично развивающегося экономического механизма идейно близок удару бомжа по железнодорожному агрегату: сей “реформатор” не интересуется принципами работы агрегата, его задача — раскурочить механизм, выудить медные детали и продать по дешевке в пункте приема лома цветных металлов.

Элита (по мировым меркам, бедная как бомж) полезла в плановую экономику пятилеток не чинить, а дергать. Логика путаных российских реформ одна — уголовная. Не преследуя (и даже не ставя) серьезных политэкономических задач, элита просто вертела страну в руках в поисках ликвидного лома. Приватизация наиболее доходных предприятий вместо наиболее убыточных (последние доселе на шее государства), накачка денежной массы (выигрывает тот, кто платит первым — он платит еще по старой цене), витки инфляции, недозрелая конвертация рубля (чтобы вывезти награбленное) — и совсем уж без комментариев чисто уголовные деяния: расстрел парламента и геноцид собственного народа.

Геноцид у нас — отнюдь не эмоциональный выкрик коммунистов, он юридически закреплен в наших законах. Сами посудите — если у нас минимально допустимая зарплата официально раз в пять ниже официального же прожиточного минимума, то это однозначное приглашение государства работодателям морить работников голодом.

Коррупция в СССР уже в 80-е годы — нечто гораздо большее, чем просто преступность. Она стала естественным следствием стремительного расслоения. В благоприятном экономическом климате брежневизма давно уже не сельская, а преимущественно городская община стала делиться на новых “кулаков” и “середняков” (“бедняков” пока не было).

Новокулацкий элемент по-своему, по-протестантски переосмысливал ортодоксальную доктрину коммунизма. Коммунисты-ортодоксы видели в коммунизме две стороны: массового человека и массовое потребление. Протестантизм в 70—80-х отбросил человека и его качества, зациклился на потреблении. Следующая мысль была очевидной: если мы (атеисты ведь!) имеем главной целью потреблять, то должны избавиться на пути к коммунизму от всего, что мешает или сокращает потребление. И почему к потребительскому раю нужно обязательно прорываться всем гуртом? Ведь легче пробиться туда в одиночку...

К сожалению, в выработке концепции устойчивого развития брежневизм оказался столь же бесплоден, как и рейганомика. Вместо разумного лозунга “Человеку немного надо!” — которого уже полвека требует от нас изнывающая природа, победил гуманный, но утопический лозунг “Дать людям всё!” А что такое — всё? И каким именно людям?

Коррупция в недрах брежневизма — прямой потомок немецкой Реформации. Разница заключалась в одном словце: коммунисты-ортодоксы требовали “дать все ЧУЖИМ людям”, а протестанты — СВОИМ. Коррупционная реформация выработала свою идеологию, очень близкую кальвинизму: “Поклоняйся МОГУЩЕМУ, и да сгорит в геенне неспособный!” и чисто реформационное требование СЕКУЛЯРИЗАЦИИ: но уже не церковной (церковь была побоку), а избавления от опеки квазирелигиозной власти коммунистической идеологии, упрощения коммунистической обрядности и культа, прагматизации всех сторон жизни.

Прибавьте сюда растление детишек в советских школах атеизмом с полубессознательного младенчества: не только генетический (выбитый классовыми и внешними войнами) базис хромал, не только экономический (элита чуть-чуть приподнималась над народом на цыпочках — а ведь ее американские коллеги ворочали миллиардами!) — идейная надстройка советского общества была на поверку гнилой.

Важнейшие вехи на пути развития всероссийского чубайса таковы: он сызмальства впитал житейские афоризмы дедушки-дезертира и папы-несуна, в райкоме получал меньше токаря, а в командировках завидовал Рокфеллерам, в школе накрепко усвоил, что “бога нет и все дозволено”. Вот он и вырос на нашу голову!

С точки зрения исторической СССР был действительно обречен — но не с экономических позиций. Экономика (7—8% роста в год) была нашим самым здоровым местом. Сложнее с технико-технологическим отставанием — мы развивались зачастую экстенсивно, продуцируя экономически уже известные и устаревшие технологии вместо новых. Но и с этой точки зрения СССР был отнюдь не безнадежен: нужно было только перенаправить вектор социальной селекции в сторону инженеров и КБ, довести до солидных размеров премии за изобретательство, стимулировать инновации и морально и материально — наше отставание (тогда еще ничуть не отсталость) мы преодолели бы за несколько лет!

СССР был обречен, потому что СУБЪЕКТИВНЫЙ фактор стал ОБЪЕКТИВНЫМ. Мы доверили власть людям, для которых превыше всего стояла жажда наживы — и при этом обрубили им пути серьезно поживиться. Измена была предрешена всем ходом и динамикой эволюции нашей элиты — и она свершилась...

А. Леонидов

В.Марков • Словно по заказу... чьему? (Наш современник N1 2002)

Словно по заказу... чьему?

Пошел десятый год после первого заметного общественного протеста против превращения российского телевидения в “тель-авидение”. Однако все пикеты, демонстрации, многочисленные статьи и заявления в патриотической прессе не помогают. Составители и исполнители телевизионных программ просто оставляют их без внимания. Внимание проявляют только, как принято теперь говорить, “силовики”, — хорошо еще, что в менее зверских формах, чем 22 июня 1992 года, т. е. без жертв. Российское телевидение, несмотря на смену разных высших начальников, так и не стало ни русским, ни российским, оно прозападное, полуколониальное, обслуживающее чуждые России интересы. И, видимо, останется таким, пока не будут приняты и жестко проведены в жизнь четкие и строгие законы об информационной безопасности, о защите русского языка и вообще российской культуры и не будут внесены соответствующие поправки в закон о средствах массовой информации. Иначе говоря, пока не будет поставлен прочный заслон культурно-информационной экспансии из-за рубежа — оплевыванию отечественной истории, разрушению народного духа, растлению подрастающих поколений.

Примером замутнения общественного сознания, сбивания с толку людей вполне может служить работа информационных программ всех (или почти всех: за всеми в одиночку уследить трудно) каналов телевидения по освещению визита в Россию главы КНДР товарища Ким Чен Ира. Любому мало-мальски думающему телезрителю было ясно: объективной информации, приличествующей такому событию, телевизионщики давать и не собирались, подменяя ее враждебной пропагандистской кампанией в отношении традиционно дружественного России соседнего государства.