Журнал Наш Современник №1 (2003)

“Натер ухо? — посмеивался Олег, когда мы шли с ним перекусить в столовую доменного. — Только на шутке и держимся!”

Но какие тут шутки, Господи!

Чуть не заплакал, когда он пытался меня накормить: н а п р а в а х, — говорил, — х о з я и н а. Какие “права”?!

Частью он сам, а частью ребята уже рассказали, в какое положение попали Харламовы. Тяжело заболел старший, Костя, положили в больницу, но там все не могли поставить диагноз, а мальчишке становилось все хуже. Хорошо, что нашелся вдруг специалист и с опытом, и с неравнодушным сердцем. Определили, наконец: менингит. Срочно нужна была пункция, потребовались дорогие лекарства. “Дело не в цене, — говорил Олег. — Во времени. И кто нас выручил? Родители детишек, которые лежали рядом с Костей. Буквально скинулись — дали деньги. Хорошо, что Василь Борисыч, главбух комбината, все-таки подписал мое заявление на зарплату. Хоть не весь долг вернули, всего за несколько месяцев, но хожу теперь, раздаю...”

Василия Борисовича Жданова знал мальчишкой: дома наши были рядом. В заводоуправлении потом специально зашел к нему: расспросить о роди­телях, поблагодарить за доброе сердце. Пожать руку. Совсем еще молодой главбух заморгал часто-часто и опустил голову. “Если бы вы знали, — сказал горько, — скольким почти в таком же положении я просто не мог помочь: нет ни копеечки, ну — нету!”.

Само собой, что в столовой доменного кусок, что называется, не лез в горло, а на то, как “отоваривает” Олег в буфете свои талоны — вечером должны были с Алешей идти в больницу к старшему братцу — больно было смотреть. За проходной эту “валюту” не берут, а здесь в буфете даже традиционных пряников — “хоть об дорогу бей” — не было: предлагали только давно запузырившийся кефир да сильно подгнившие бананы.

Еле-еле тянули так несколько лет: и доменный цех, и весь комбинат. И — люди.

Как только им не приходилось тогда изворачиваться! Доходило, и правда, до анекдотов. Перед этим шлак увозили из доменного в отвал, а покупавший его за минимальную цену “начальник шлакового отвала” Фельдман пускал его на производство блоков в своем хозяйстве либо продавал на сторону. Теперь, когда дошли до ручки и печи загружать вообще стало нечем, пришлось обратиться к Фельдману: Владимир Семеныч, выручай! И он взялся сбывать шлак его “производителям”: само собой, подороже.

С Фельдманом когда-то жили в одном подъезде, вместе встречали праздники. О том золотом времени проговорили как-то у меня дома в Москве до той поры, когда он вдруг спохватился: “Мои стоят, сколько на твоих? Самолет уже улетел, ты представляешь, — как же нам никто не сказал?!” Как в детском саду, видишь ли.

Встретив его теперь, рассмеялся: “Ну, не везуха ли тебе, старый хитрован!” “Конечно, везуха! — закричал он радостно. — А что делать, если государство у нас такое дурное?”

Но не все коту масленица, не все: начальник доменного цеха Михаил Фомич Марьясов, золотая голова и щедрое сердце, ночи напролет просиживал, ломал голову над очередным своим изобретением, которое давало бы возможность только что выпущенный шлак тут же загружать обратно в печку — лишь бы только без перерыва “процесс шел”... ну, дожили!

Перелистывая папку с бумагами той поры, нашел теперь стихи водо­проводчика Александра Бруневича, родом из Сростков, которые он, стесняясь, отдал как раз в тот день, когда мастер Чистилин “тер” мне ухо в бригаде Александра Гилёва: “Все было общее и вроде бы ничье, но кто-то первым выкрикнул: “Мое!..” И на народ обрушилась беда: в России объявились господа. В Москве “крупняк” собрался у кормушки — уж пятый год пластаются в верхушке. Кто посильней, тот больше и ухватит — покорный раб горбом за все заплатит. А на местах тузы с подачи Рыжего на дармовое прут, бесстыжие. Всем отстегнули: сыну, внуку, брату... Молчит народ! Решили взять зарплату. Все получилось, в общем, без причин: работаем бесплатно и — молчим!.. Вот так доверчивый, униженный народ вновь оказался под пятою у господ”.

А тогда с превеликими трудами пустили все-таки первую печку, Олег Харламов снова работал на “своей”, но дела лучше не стали. Как-то в очередной свой приезд в Новокузнецк попал в бригаду в ту самую минуту, когда только что закончился очередной выпуск чугуна. Литейка дымилась, как неостывшее поле боя, вспыхивала еще там и тут языками пламени, но победное умиротворение — как всегда, когда знаешь, как она достается, эта победа, печальное — уже царило вокруг, оно словно было растворено в горьковатом и теплом здесь воздухе. Кто-то из горновых кивнул на вход в комнатушку отдыха: там старший, там.

На зашмыганных еще шерстяными — теперь поищи такие! — штанами скамейках, за столом с блестками принесенного на робах графита сидели бригадир и горновой Володя Кондратьев, бывший хоккеист, душевный друг, и рядом с громадным — артельным — чайником аккуратно раскладывали тоненькие стопки “деревянных”.

“Поздравить можно? — спросил. — Пошло дело?”

“Смотря у кого!” — как-то уж очень неопределенно, хотя явно весело первым откликнулся Володя: бригадир, чтобы не сбиться, заканчивал счет.

По примеру, оставленному предшественниками, в этом месте повест­вования невольно хочется попросить помощи не только у давних мастеров-классиков, но и у Сил Небесных: как иначе достойно передать историю, которую тут услышал?

Жил да был в бригаде у них горновой, который с приходом этих самых “рыночных отношений” жизнь свою решил круто переменить: ударился в коммерцию. Парень сам по себе не промах, всегда был “парень-удача”, а тут еще пошел фарт. Сибирь ведь дело такое: как попрет, так попрет! Нынче — тем более. Недаром же в нашем “новоязе” слово такое возникло: п р у х а. Вот он ее и ловил. Стал вскоре владельцем нескольких “комков”, квартиру громадную приобрел и шикарно обставил, купил “крутой” джип. Одна у человека беда и осталась: литейку забыть не может. “Купил” себе пропуск на завод, у джипа на лобешнике так с ним и ездит. Приткнется где-нибудь в безопасном месте, коробку с напитками и закусью — в обе руки, и топает с ней по железной лесенке: в бывшей своей бригаде нарушать, значит, производственную дисциплину. Оно, конечно, для них не без выгоды: оставляет деньги взаймы. На весь коллектив. И вот все бы ничего, но стал в последнее время плакаться: не нравится мне это, “купи-продай” — обратно вернусь. На днях чуть не побили: с ума сошел?! Чего только не сказали ему: нытик! несчастный хлюпик! слюнтяй! Кому сегодня легко? Надо уметь бороться с трудностями! Ну и потом... кто бригаду и выручит, если что? На кого, брат, если не на тебя, нам надеяться: ты еще хоть чуть продержись!

Тут я понял, почему в будке их только двое: остальная бригада деликатничает — нечего им мешать. Пусть на всех сами делят. Согласно “кэтэу”: коэффициенту, выходит, трудового участия...

Теперь, когда пишу эти строки, не был я на Запсибе уже больше года: так вышло. Но, может, это и хорошо? Понывает потихоньку душа, и все размышляешь, без устали размышляешь над тем, что сам назвал когда-то “магией огня”: не отпускает! Обратно зовет. Или дело не только в ней, но в чем-то другом, столь же властном, что вошло в тебя вместе с молодостью, вместе с понятием нерасторжимого, казалось еще недавно, сибирского братства, теперь все редеющего, к несчастью, все редеющего — часто, слишком часто вовсе не по естественным, как говорится, причинам. Память о навсегда ушедших светла. Тут — о других.

Листаю записную книжку с корявыми, на колене сделанными записями трудной для Запсиба поры: “Удивительное, казалось бы, дело: как легко дышится там, где на самом деле нечем дышать! Для кого-то это покажется слабым утешением, но вот он убежден, что те из наших респектабельных с виду господ, кому предстоит познакомиться с запахом серы в преисподней, еще позавидуют этим замурзанным оборванцам, которые нюхают ее возле доменной печки либо на коксохиме нынче”.

Вспоминай теперь, кто это “о н”. Александр Бруневич, бывший садовод, с Алтая приехавший в Новокузнецк за “горячим стажем”: чтобы хорошую пенсию заработать и заботами о хлебе насущном уже не отвлекаться от любимого дела? Сам ли Олег Харламов? Володя ли Кондратьев, который яростно убежден, что его работа у жаркой печки под стать настоящей, без поддавков, игре на ледяном поле: один ничего не сделаешь, каким бы мастером ни был — только коллективная игра все решает, только — она!

Или так думают в с е о н и?

В последний приезд в нашу “Кузню” — тоже какая “пруха” по теперешним временам! — с женой, работавшей когда-то мастером в управлении у каменщиков на нашей “ударной комсомольской”, так вот, в последний приезд мы все-таки выкроили вечер, чтобы побывать у Харламовых дома... Ну что мне — снова просить Высокого поспешествования, чтобы достойно описать, как порхала вокруг стола словно помолодевшая за время, пока не виделись, Люба, как дружно помогали ей выросшие мальчишки, как отец семейства неторопливо перебирал видеокассеты: хотел показать сюжет о бригаде, который недавно прошел по телевидению.