Журнал Наш Современник №10 (2001)

Поклон красносеверцам! Ваш Виктор Петрович (В. Астафьев) 24 февраля 1988 года”.

Рубеж девяностых годов многих поделил на два лагеря, поставил по разные стороны баррикад. То, что Астафьев поднялся на защиту новых властей, охладило почитателей его таланта, особенно тех, кто считал, что от нового режима России, кроме бед, ждать ничего не приходится. “Неужели он слеп и не видит, как достается народу от новой власти? Неужели не возмущен всеобщим грабежом и воровством?” — задавались вопросами многие, еще верившие в его совестливость и честность.

А он в это время заканчивал свой роман о войне, роман, о котором говорил мне еще в 1970 году. Двадцать лет ушло на его написание! Интриговало название появившегося в печати романа — “Прокляты и убиты”. Откуда оно? На этот вопрос получила ответ красносеверская журналистка Сима Веселова, которая в начале 1991 года ездила к Астафьеву в Красноярск и опубликовала в нашей газете интервью, взятое у писателя, на полторы газетных страницы. Вот что сказал он Симе о названии романа:

“Была такая редкая секта старообрядцев, которые жили на юге нашего края, так называемые оконники. У них в одной из заповедей говорится: “Все, кто сеет на земле смуту, братоубийство и смерть, сами будут Богом прокляты и убиты”.

Но вопрос применительно к роману, к войне, все же остается. Ведь “смуту и смерть” сеяла правящая верхушка, а “прокляты и убиты” были миллионы деревенских мужиков...

Слухи о романе широко разошлись еще до его публикации, и я снова написал Астафьеву письмо с просьбой прислать отрывок для газеты. В ответном письме он пообещал выслать его к весне 1994 года. Письмо было написано на бланке народного депутата СССР, хотя датировано оно 29 сентября 1993 года. В конце февраля 1994 года Виктор Петрович прислал мне из Красноярска объемистую рукопись — только что написанный отрывок из романа “Прокляты и убиты”. В сопроводительном письме говорилось:

“Дорогой Вася! Пришло от тебя аж два письма, но я все это время работал, доводил до ума роман. Хотелось послать тебе отрывок уже из последнего варианта, но не получилось, шлю из предпоследнего, а сам лечу в Москву, а затем в Швейцарию читать лекции в Женевском университете о русской современной литературе. О современной-то литературе я знаю немного, все же в работе последние годы, читаю-то мало, но о сибирской поговорю. Листал тут разного рода справочники, тома “Литературного наследства Сибири” и еще раз был потрясен — до чего же мы богаты! Сибирь — это такой не откопанный еще пласт культуры! — не было бы счастья, да несчастье помогло, ссыльные декабристы сделали здесь огромную культурную, экономическую и техническую работу. Не уверен, что, победи они в восстании, так была бы такая же польза от них России. Скорей всего барчуки-белоручки и военщина во главе с Пестелем ввергли бы отечество наше в тот же разор и хаос, который мы получили после 17-го года и вот ныне расхлебываем последствия и прелести кровавой междоусобицы и борьбы за новую, небывало счастливую жизнь.

Марья Семеновна моя с пошатнувшимся здоровьем едва мне сделала читабельный вариант книги. И взмолилась: “Витя, больше не могу! Я еще никогда не печатала у тебя такой тяжелый и страшный текст...” Вот и везу в Москву этот читабельный вариант знакомой машинистке, а сам мечтаю об отдыхе и отрыве от стола. Делаю все в спешке, в последний день. Извини, что текст не вычитан и озаглавлены отрывки на бегу — если найдешь им название поточнее — пожалуйста. Я подбирал отрывки так, чтобы в них было больше вологодского мужичка Финифатьева, который погибает в конце книги, как и большинство “героев” романа. Финифатьев — это моя благодарная память Вологодчине и вологжанам. Спаси и храни их Господи!

Всем “красносеверцам” поклоны, слышал о несчастье, с Симой Воробьевой происшедшем — мое ей сочувствие и поклон отдельный.

Кланяюсь, обнимаю вечно Вологде благодарный В. Астафьев”.

Несчастье с Симой Воробьевой (по мужу — Веселовой. — В. Е. ) и впрямь произошло страшное: ее избили хулиганы возле подъезда собственного дома, после чего она не прожила и двух лет, ненамного пережив свою близкую подругу, дочь В. Астафьева Ирину.

Отрывки из романа, присланные писателем, публиковались в “Красном Севере” с продолжением и вызвали разноречивую реакцию. Многих читателей коробила грубость, частое употребление матерщины, что было почти не свойственно прозе прежнего Астафьева. Некоторые фронтовики, наоборот, восхищались романом, утверждали, что все в нем — истинная правда. А Василий Белов сказал: “Язык у Астафьева великолепный, а роман большого впечатления не производит”.

Отмеченный громкой литературной славой, многими наградами, лауреат Государственной премии, Герой Социалистического Труда и прочее, и прочее, Астафьев, что бы о нем ни говорили в последние годы, прожил яркую, сложную, незаурядную жизнь. Видимо, долгая жизнь суждена и его книгам, особенно лучшим из них: “Последний поклон”, “Кража”, “Царь-рыба”, “Пастух и пастушка”. Что будет с романом “Прокляты и убиты” — покажет время.

Эхо России

(Владимир Шириков)

Гибель Володи Ширикова потрясла всех. Здоровяк, красавец, общительный, жизнерадостный, он завораживал собеседника, недаром множество друзей было у него и в Вологде, и в Москве, и в Петербурге, и особенно в деревнях! А умер он в одиночестве и — страшно...

Не помню точно, когда мы увиделись впервые, вероятно, в середине семидесятых, когда он стал работать редактором “Вологодского комсомольца”. Вокруг этой газеты всегда сбивалась талантливая молодежь, а Володя обладал особым обаянием молодости, простоты и ума. Все у него ладилось, все удавалось: брался ли он за редактирование газеты, за рассказ или “сочинял” дружеское застолье. Пили мы тогда много, много спорили и смеялись. В “Комсомолке” работала уйма веселых и остроумных людей: Алик Варюхичев, Алик Третьяков, Сергей Чухин, Нина Веселова... Повседневными гостями в редакции были Александр Романов, Виктор Коротаев, Ольга Фокина, другие известные писатели. Может быть, из-за обилия хороших стихов и рассказов газета пользовалась громадной популярностью, тираж ее постоянно рос.

Казалось бы, жизнь вовсю улыбалась молодому Ширикову, в издательстве “Современник” уже вышла его первая книга, впереди светила журналистская карьера... И вдруг он бросил все: редакторство, литературные занятия и на два года завербовался на Шпицберген, редактировать газетку тамошних угольщиков. Кажется, была в этом поступке изрядная доля юношеского романтизма, светлый романтизм проскальзывает даже в публикации “В семи сантиметрах от полюса”, которая появилась в “ВК” первого декабря 1978 года, то есть уже после возвращения Володи в Вологду:

“На борту (самолета — В. Е. ) нас было 78 человек — будущих полярников, летевших к загадочному холодному архипелагу, где, если верить старому доброму сказочнику Андерсену, и находится царство Снежной Королевы... Под нами ледяной остров с огромными снежными полями, от белизны которых слепит глаза. Это в августе-то...”

Подробно описывая особенности архипелага, Володя упомянул и о нескольких “камешках”, найденных в “пологой горе на побережье. В одном из них, удачно расколотом ударом молотка — кусок окаменевшего камыша, четкий отпечаток, где сохранились даже поры в стебле. На другом причудливо отпечатался даже лист дерева, чем-то похожий на веточку лиственницы. Им — миллионы лет, немым свидетелям некогда теплого климата. Времена менялись, суша становилась морским дном, снова перемещалась наверх, поддаваясь вечному движению земных недр, и немудрено, когда в сердцевине горы встречаешь вдруг окаменелые останки морских ракушек”.

Вчитайтесь: здесь Владимир Шириков еще атеист, как и все мы, воспитанники сталинской эпохи. В зрелом возрасте он принял Бога, и это послужило причиной нескольких споров между нами. Я сказал, что смогу поверить в Бога только тогда, когда пойму его если не физическую, то духовную основу.

— Скажи мне коротко: что такое — Бог?

— У тебя совесть есть? — спросил Володя.

— Надеюсь...

— Ну вот: совесть и есть Бог.

— Допустим. Но зачем такому Богу нужны поклоны, молитвы, обряды?