Журнал Наш Современник №11 (2002)

Горько мне за нас обоих было,

И сказать мне правду было жаль....

Позже Фет признался Борисову, что виноват в ее смерти: “Я ждал женщины, которая поймет меня, и дождался ее. Она, сгорая, кричала: “Аu nom du ciel sauvez les lettres”. (“Ради всего святого, спасите письма”. — франц. ) и умерла со словами: “Он не виноват, а я”. После этого и говорить не стоит. Смерть, брат, хороший пробный камень. Но судьба не смогла соединить нас. Ожидать же подобной женщины с условиями жизни (...) было бы в мои лета и при моих средствах верх безумия...”.

Фет с грустью заглядывает в свое будущее: “И так мой идеальный мир разрушен давно. Что ж прикажете делать. Служить вечным адъютантом — хуже самого худа — ищу хозяйку, с которой буду жить, не понимая друг друга”.

Как часто Фет возвращался к тем роковым минутам. Стихотворение “Мне грустно” мало известно широкой публике, но ярко обнажает переживания: “Нет вырвать и бросить! — те язвы быть может целебны, — Но больно!”

Неправда, что разрыв с Еленой Лазич был легким для Фета, хотя порою он отзывался об этом с презрительной суровостью:

И кто к ногам судьбы не повергал

Кровавых жертв любви великодушной.

И все-таки судьба? Тогда почему столько горечи в минуту расставания, когда уже “и кони у крыльца”?

Я слышу трепетные руки...

Как бледность холодна прекрасного лица;

Как шепот горестен разлуки!

Он пытался себя обмануть, когда уверял, что лучше знать безжалостную и горькую правду, чем уповать на сладостную ложь.

Давно ты видела, я верю,

Как раздвояется наш путь.

Забыть тяжелую потерю

Я постараюсь где-нибудь.

Еще пышней, еще прекрасней

Одна — коль силы есть — цвети.

И тем грустнее, чем бесстрастней

Мое последнее прости.

Его любимая горячо верила в его поэтическую звезду и убеждала его писать стихи. Намного позже в стихотворении “Alter еgо”(“Второе я”) звучит запоздалое признание и осознание той роли, которую она сыграла в его жизни:

Ты душою младенческой все поняла,

Что мне высказать тайная сила дана,

И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,

Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.

Та трава, что вдали на могиле твоей,

Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей,

И я знаю, взглянувши на звезды порой,

Что взирали на них мы как боги с тобой.

У любви есть слова, те слова не умрут.

Нас с тобой ожидает особенный суд;

Он сумеет нас сразу в толпе различить,

И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!

(Январь 1878 г.)

С этого времени за Фетом укрепилось прозвание “певец печали”. Критики забыли “рыдающие звуки его лирики”. Любовь Фета стали сравнивать с тихим затоном: светло и зеркально, безмятежно в нем отражаются и солнечные облака, и звезды, и прибрежные травы, но загляни в него — и как он ни прозрачен, его дна не разглядишь!

Как подчеркивали критики В. П. Боткин и А. В. Дружинин, А. Фет почти перестал писать стихи после смерти Лазич, занимаясь исключительно переводами. Так продолжалось долгих двадцать лет.

Ведь недаром на вопрос о самом выдающемся событии в жизни Фет не дал ответа ни в одном альбоме (ни у Сухотиной-Толстой, ни у Надежды Петровны Остроуховой, урожденной Боткиной). Не сохранилось ни одного его высказывания на этот счет, хотя на другие вопросы он всегда отвечал охотно, правдиво, без утайки. Известно, например, что любимым стихотворением он всегда называл пушкинское:” В последний раз твой образ милый...”.

II. “Уныло я бреду к другой...”

Особенно тяжелым было для Фета начало 1857 года. Сходит с ума его сестра Наденька. Вышел Императорский указ, по которому звание потомственного дворянина давал лишь чин полковника. Он берет годовой отпуск, уезжает за границу, а вернувшись, выходит в отставку и переезжает в Москву, так и не получив желанного дворянства.

16 августа 1857 года в Париже Афанасий Афанасьевич Фет женится на богатой девице 28 лет — Марии Петровне Боткиной. Она была некрасива, но добрейшая женщина и замечательная хозяйка. К тому же она была богата.

Перед свадьбой жених и невеста обменялись тяжелыми признаниями: он раскрыл ей тайну своего рождения (скрыв, правда, историю своей несчастной любви), она — тайну своей любви, отданной другому: у нее был сын. Безусловно, их в какой-то степени сближала любовь, пережитая обоими до встречи, а у Фета даже роковая. Казалось, прошлое позади. И вдруг:

Я был опять в саду твоем,

И увела меня аллея

Туда, где мы весной вдвоем

Бродили, говорить не смея.

В это же, казалось бы, счастливое время он пишет очень грустное стихотво­рение “У камина”.

Перед свадьбой его преследует бред мучительных воспоминаний, страшный час разлуки. Он сжигает письма, самое дорогое воспоминание, чтобы чужие руки не касались священных и светлых страниц.

Старые письма

Давно забытые, под легким слоем пыли,

Черты заветные, вы вновь передо мной,

И в час душевных мук мгновенно воскресили

Все, что давно-давно утрачено душой.

Горя огнем стыда, опять встречают взоры

Одну доверчивость, надежду и любовь,

И задушевных слов поблекшие узоры

От сердца моего к ланитам гонят кровь.

Я вами осужден, свидетели немые

Весны души моей и сумрачной зимы.

Вы те же светлые, святые, молодые,

Как в тот ужасный час, когда прощались мы.

А я доверился предательскому звуку, —

Как будто вне любви есть в мире что-нибудь! —

Я дерзко оттолкнул писавшую вас руку,

Я осудил себя на вечную разлуку

И с холодом в груди пустился в дальний путь.

Зачем же с прежнею улыбкой умиленья

Шептать мне о любви, глядеть в мои глаза?

Души не воскресит и голос всепрощенья,

Не смоет этих строк и жгучая слеза.

Доверительная откровенность!.. Каждая строка полна боли, горечи утраты. (Как он написал в другом стихе: “Без тебя я тоскую безумно, ты улыбку мою унесла”. — Здесь припоминается горькое: “и тебя на Земле уж не встречу”).