Журнал Наш Современник №12 (2002)

После его ухода в мастерской всегда очень светло.

22 июля 1980 г.

История человечества, полная катаклизмов — это лишь внешняя сторона его развития. Происходит и другое — накопление и развитие непрерывной сущности всего человечества — его всеобщего Духа. Это есть гордость и слава рода людского — духовность рода, которому дано себя познать, запомнить, прославить, гордиться, возвышаться, совершенствоваться, праздновать, парить, осознать, прощать, знать, пребывать — через этот всеобщий Дух. Это есть великая привилегия и мечта человечества, и высший смысл его бытия. И этот вечный Дух живет во всех нас, через наши гены. Наши эмоции, наше сознание, память, опыт, наше совершенство и талант... И все мы — звенья (потенциально) этого всеобщего духа. И тут уже от личности зависит — один не дорос до этого, так и умрет, другой — являет важнейшее звено в этой цепи. Через него совершается связь с Богом, Духом всеобщим, и его развитие, этого Духа, и его непреходящее движение вперед, к совершенству... Как интересно почувствовать себя иногда этим Звеном.

22 июля 1980 г.

Скоротечно и мимолетно чудо искусства. Нам порой хватает в музее на шедевр менее минуты, даже если мы стремились к нему годы. Что наши полчаса у любимого “Явления Христа народу”, если Иванову понадобилось на него двадцать лет? Так скоро мы решаем порой, что нам уже все ясно и нет вопросов.

И я имею сознательное и дерзкое намерение — всеми средствами задержать зрителя у своей картины, и чем? Конечно же, мыслью, замыслом, скрытой драматургией. И как средство — наполненность картины, плотность, много­плановость: заставить зрителя рассматривать ее, постепенно постигая, задержать его, дать картине возможности, скрытые в ней, — временного фактора развития, продлить мгновение для того, чтобы зритель еще и еще возвращался к истокам и снова проживал мою картину. Вот как.

23 июля 1980 г. (Запись Ирины Ракши)

Сегодня у нас были Дангуловы15. С. А. говорил высокие вещи, в восторге от картины. Сидели в мастерской в креслах перед “Полем”, долго молчали. В восторге и от “Настроения” (Валя прислала из Уфы)16, Юрочка устал. Сейчас пришли домой из мастерской. Он говорит: “Я не причастен к миру вещей, — смотрит на мебель, — они от меня совершенно отделены. Знаешь, меня в прошлом году поразило в Пари­же — причастность, привязанность человека к вещи. Когда целая жизнь определяется вещами. Это фетиш: все для вещей. И только перед смертью человек понимает, что глубоко обманут. Вещи жестоко покидают его, отделяются. И то, за что он боролся всю жизнь, оказывается чуждым его сути... Но происходит и другое. Родственники жадно набрасываются на вещи, думая, что это продолжение жизни, процветание, достаток, — это новый фетиш. И круг продолжается. И только перед смертью вновь — жуть разочарования... Всю жизнь некоторые прячутся за вещь. Вещь как выражение достатка и влияния в обществе. И только смерть все обнажает”.

24 июля 1980 г.

Дух наш находится с плотью в неравной связи. Дух всемогущий, который может проникнуть в великие тайны, привязан к жалкой плоти. И надо быть именно духом, чтобы эту связь принимать как должное. И все же в пределах плоти он успевает сделать очень многое. Как бы все время обманывая ее.

Интересно, с какой готовностью и легкостью мои зрители, глядя на картину, воспринимают ее. Славно это высказались Дангуловы: словно это художник своей картиной, наконец, высказал их мысли, их раздумья, показалось, что все это раньше принадлежало им. Они берут замысел художника как свой, воспринимают как свой. И это прекрасно. Значит, художник — попал . В этом великая радость — отдавать. Я в сентябре это отдам всем, и мне это не будет принадлежать. В этом моя радость.

Все в моей картине линейно сходится к глазам Дмитрия, по вертикалям, диагоналям, горизонталям. Это настолько органично мне удалось, что никто вроде и не замечает. Его рука — к Бренко — решающая линия. Она — и к глазам... Все стоят шатром, и Дмитрий здесь самый высокий. Наше войско — не боевой порядок, а клин. Они вышли немного вперед. И этот клин идет из глубины и снизу вверх (от воина с секирой к Спасу). И еще — голова Дмитрия заключена в круг — конем и знаменем. Все герои так повернуты к Дмитрию, что помогают всем перспективным сходам, идущим к нему. Диагональ плеч ратника с секирой — к Дмитрию. Повороты всех голов — тоже на это работают. Мальчик и весь его корпус — абрис — идет к лицу Дмитрия. Этому же помогают даже неровности почвы — они вторят шатровой расположенности людей в пространстве картины.

Эта моя картина не просто извлечение из прошлого. Напротив. Это мое сегодняшнее обращение к ним, тем, которые пали. О том, что мы живы, что мы — есть, что мы сильны, что мы едины и миролюбивы, что мы многому научились, что они тогда не зря пали, что дух наш не оскудел, что мы и сейчас можем собраться, что нам надо держаться вместе.

25 июля 1980 г. (Запись Ирины Ракши)

Юра: “Перестала существовать ценность умения рисовать. Раньше художники были при дворах, их искусство было дорого, и дорого ценилось (не как ремесло, а как чудо). Теперь же рисовальщик не ценится. Надо быть еще личностью. И многие художники этого не выдерживают. А природа станковой живописи такова, что она должна воздействовать интимно. Не как лозунг не как уличная скульптура (масштабом или идеей), а интимно. Интимность в том, что живопись должна воздействовать на зрителя индивидуально. Настолько, что то, что он ищет и находит в картине, должно быть его открытием. Он смотрит на картину и находит для себя, для души в ней что-то свое, делает свое открытие. Даже в названии, в слове. Например. “Поздняя осень” — не трогает. А вот “Поздняя осень, грачи улетели”— начинается воздействие образное. Состояние природы, когда грачей уже нет. Через интимное восприятие зритель только и может раскрыть для себя картину и понять автора и его замысел. Сама мысль картины должна быть подана через образ, его интимность. Живые вещи нужны. Я хочу выздороветь. Ирок, и посвятить тебе много картин...”

25 июля 1980 г.

Вот не закончил еще “Поле Куликово”, а уже думаю о другой картине, о “Кресте за картошку”. Это всегда так. Мне уже кажется, что новая картина лучше будет.

Фильм “Восхождение” для меня — это жизненная школа. И я бы, не будь “Восхождения”, не взял бы так “Поле Куликово”.

26 июля 1980 г. (Запись Ирины Ракши)

Утро. Базар. Диета. Юрочка встал с трудом. Кормлю. Передача с Олимпийских игр. Гимнастика, побеждают, аплодисменты. Говорю: “Вот у них сейчас звездный час...” Юра: “Да, короток звездный час у тела, и как он может быть долог у духа?”

Вечер.

Юрочка хорошо работал. Дописал статью “О картине”17. Сейчас говорим перед сном о содружествах, группах. Он говорит: “Мы сами явление и группа, я и ты, и не нуждаемся в группировках. Ни в каких группах и коалициях. У нас своя яркая индивидуальность, что для нас вполне достаточно. И мы знали это с тобой и десять, и двадцать лет назад”. И еще сказал: “Я благодарю Бога, что не знаю и не хочу знать своих врагов... Я улучшил себе настроение тем, например, что подумал о тех, которые меня любят...”

29 июля 1980 г. (Запись Ирины Ракши)

Юрочку выдвигают на звание заслуженного художника РСФСР18. Рады. Сегодня он хорошо работал. Было солнце. Температура 38,9 вечером.

1 августа 1980 г.

В “Поле Куликовом” я сознательно избрал предельно подчеркнуто реалисти­ческий метод, который вытекает из замысла. Ибо такой метод наиболее полно дает возможность сказать зрителю: это было именно так, заставляет его поверить в происходящее, вовлекает его внутрь, в глубину, в суть этой народной драмы.

Конечно, легче было пойти в изображении по пути стилизованных “икон”, житий, метафорических знаков и фигур, но это было бы более легковесным отношением к этой теме, “заигрыванием” с ней. Чего делать никак нельзя, потому что в такой большой теме это едва ли не кощунственно. Можно еще вспомнить: когда художникам любого времени попадала столь значительная тема, то они интуитивно выбирали “главную” улицу в изобразительном ряду, чтобы их мысли и чувства были понятны всем, а не утопали в вычурных стилизациях. При этом они избирали максимум средств и максимально использовали всю партитуру своих возможностей. Ал. Иванов, Суриков, Микеланджело. Все они решают задачу построения сложнейшего пространства с максимально заполненной композицией, с большим количеством персонажей и гениальными собственными пластическими средствами — цвет, колорит, рисунок.

И прежде всего они знали, что они в совершенстве владеют этой изобрази­тельной партитурой. И в органичном единстве возможностей мастерства и высокого замысла рождались их великие произведения.

А. Дейнека в 27 лет по заказу к десятилетию Октября написал свою “Оборону Петрограда”. Потому что он знал — о чем, и чувствовал — как. И тут должно быть единство. Больше того, я уверен, что без полного владения пластикой, образным мышлением художественный замысел родиться не может. Они уже при рождении — едины. Художник, плохо владеющий мастерством, лишен возможности образного мышления. Более того, всякая большая мысль его может отпугнуть и отпугивает. Она кажется ему “плакатной”, “литературной”, ибо он не в силах п о с я г н у т ь н а н е е, и — лишь бы отмахнуться, так как он — банкрот. А порой и так: берется, но решает ее тогда как “заказуху” или штампованно, плохо. А это издевательство над темой.