Журнал Наш Современник №12 (2004)

— Всякого рода фантазий на исторические темы хватало и раньше, довольно их и сегодня, но особенно обильно они сыпались на нас в период “перестройки”, когда общество стояло перед решающим выбором. В то время сознательно было сделано одно черное дело, последствия которого мы еще долго будем пожинать. Реформаторы считали, что нужно было любыми способами опорочить существующий строй, и использовали для этого грубую пропаганду, часто опиравшуюся на фальсификацию истории. В те годы была опробована беспроигрышная схема: существующий строй неизбежно порождает ГУЛАГ, поэтому выбирать надо “демократию”, которая обязательно принесет свободу. В результате у широких слоев населения возникло ожидание скорого чуда. Но его не произошло, и подъем сменился разочарованием.

Чаще всего в качестве классического примера приводят английскую демократию. Но никто не хочет напомнить, что первый парламент появился в Англии в XIII веке. У нас об этом говорить не принято, иначе придется честно заявить, что ни за 15, ни за 30 лет нельзя создать нормально действующие парламентские партии. И несбывшиеся надежды долго еще будут потрясать общество.

— Что мы хотим узнать, изучая историю?

— Надо полагать, не любопытство к жизни предков, а стремление заглянуть в будущее подталкивает наше внимание к истории. Нельзя построить траекторию движения, имея только одну точку — сегодняшний день. Поэтому обязательно нужно взять несколько точек в прошлом, тогда возникнет линия, которая покажет, где мы находимся и куда идем. Правильно позиционировать эти точки и есть главная задача историка.

— Но и в прошлом и теперь мы изучаем историю, т. е. строим свою траекторию, исходя не из действительно происшедших событий, а на основе выдумок, подстроенных под политическую конъюнктуру. И таким образом, мы не можем точно ни сказать, где мы есть, ни спрогнози­ровать, куда движемся.

— Вы хотите сказать, что свою общественную функцию мы выполняем скверно. Вы коснулись очень больной для историков темы. Во всем мире существует мораторий на широкий доступ к тем или иным документам. Обычно он длится 30—50 лет. И это правильно. События вчерашнего дня, свидетелями которых было живущее поколение, слишком еще горячи для непредвзятого изучения, последствия их не ясны. А вот через 50 лет во всем мире перед учеными открываются архивы. Но только не у нас.

Берем сегодняшний день. Минус 50 лет. 1953 год. Что произошло после смерти Сталина? Кто изменил курс? Об этом могли бы поведать, скажем, материалы отдела административных органов ЦК КПСС. Но до сих пор, хотя уже и КПСС давно нет, ни одного документа этого отдела получить невозможно. Внешняя политика от ноября 1917 года засекречена, не говоря уж об архивах ФСБ. Иными словами, даже сегодня, при действующей Конституции, где есть статья о свободе информации, историк нигде интересующей его информации не получит. Но приезжают иностранцы, платят деньги руководству архивов и знакомятся с чем хотят. А потом мы черпаем информацию по истории родного отечества из иностранных источников.

Господа парламентарии, давайте примем закон, который обязал бы все ведомства не препятствовать знакомству с документами старше 50 лет. А то доходит до смешного: узловой момент отечественной истории — убийство С. Кирова, а все следственные документы по нему засекречены. Представляете! Это при том, что эта тема мусолится 70 лет. Я не беру “секретный доклад” Хрущева на XX съезде, где рассказывается об убийстве Кирова. После него эту историю изучали 4 комиссии ЦК КПСС. Последняя была создана во времена Горбачева под председательством Александра Яковлева. Вы видели где-нибудь опубликованные результаты деятельности этих комиссий? Всякий раз находится какой-нибудь оракул, который бездоказательно излагает нам свою версию событий.

Выстрелы в Смольном

— Понятно, почему при Сталине материалы следствия по делу об убийстве Кирова были засекречены, ясно, почему с ними не давали знакомиться при Хрущеве. Но сейчас-то почему они недоступны для изучения?

— Объяснение только одно: в умах людей убийство Кирова остается ярким примером злодеяний Сталина, и имеется много влиятельных людей, заинтересованных в сохранении этого мифа. Представьте только, сколько диссертаций, статей, книг посвящено этой теме.

— Считается, что выстрелы в Смольном породили волну широких репрессий. Если это месть, то почему она вскоре обрушилась на людей чрезвычайно далеких от Кирова, Сталина и вообще руководства?

— Дело в том, что убийство ленинградского лидера произошло в очень неудачный момент для Сталина и его ближайшего окружения, так называемой “центристской группы”, в которую помимо генсека входили Молотов, Ворошилов, Каганович, Орджоникидзе. Примыкал к ним и Киров. Именно на конец 1934-го “центристы” намечали старт “нового курса” — комплекс реформ либерального толка в области внутренней и внешней политики. Корнем их должна была стать новая Конституция и новый избирательный закон. С точки зрения леворадикальных коммунистов, имевших большое влияние в ЦК и партии в целом, эти реформы могли быть расценены как отступничество от дела Ленина и революции. Иными словами, они были чрезвычайно опасны для “центристов”.

Только что вышла моя книга под названием “Иной Сталин”, где я раскрываю историю убийства Кирова на основании документов, которые видел в архиве ФСБ и бывшем партийном архиве. Но мне нельзя на них ссылаться — государственная тайна.

Я исследовал каждый шаг С. Кирова в тот роковой день — 1 декабря 1934 г. И со всей ответственностью могу утверждать, что Киров погиб не в результате какого-то заговора, его убил психически невменяемый Николаев. Причины две. Николаева исключили из партии, потом восстановили со строгим выговором. Этот парень, у которого за душой была лишь половина начального образования, полагал: раз он вступил в партию, ему должны сразу дать высокую должность. Но ему ее не давали, за что он очень обиделся на партию, на Сталина, на секретаря Ленинградского обкома С. Кирова. Ко всему прочему он узнал, что его жена Милда Драуле стала любовницей Кирова. Сергей Миронович был женолюбом, завсегдатаем кулис театра оперы и балета. Люди, жившие в начале 30-х годов в Ленинграде, рассказывали, какие оргии устраивал Киров во дворце Кшесинской, который был главным его обиталищем (в своей квартире на Каменноостровском проспекте он практически не жил). Жалоб на него, как на Клинтона со стороны Моники Левински, не было. Все им были довольны.

Ленинградские чекисты сразу поняли, что имеют дело с “бытовухой”, и мигом разыскали Драуле, начав допрашивать ее уже через пятнадцать минут после выстрелов. А их, как известно, было два — Николаев сперва стрелял в Кирова, потом — в себя, но неудачно.

Поскольку эта в общем-то некрасивая история скорее свидетельствовала о слабости ближайшего окружения Сталина — “центристской группы”, он мог опасаться, что его политические противники используют ее для атаки на его “новый курс”. Он поспешил перехватить инициативу и сам стал разыг­рывать политическую карту. Во всяком случае, сразу после отъезда Сталина из Ленинграда, куда он приезжал на похороны, следствие полностью отказалось от бытовой версии и стало превращать убийство в широкий заговор с целью захвата власти.

— А как же версия, согласно которой Сталин руками Николаева устранил своего главного соперника, который на XVII съезде партии получил голосов больше, чем “вождь и учитель”.

— Это еще одна легенда, с которой нам предстоит расстаться. Брякнув эту чушь в своем секретном докладе на XX съезде, Хрущев потом приказал почистить архивы так, что сегодня там сплошь и рядом наталкиваешься на записи: “Страницы изъяты”. Навсегда! Безвозвратно! Однако в любом случае результаты голосования не могли повлиять на положение Сталина: ведь Съезд избирал только Центральный Комитет, а уже члены ЦК на своем первом Пленуме избирали Политбюро, Оргбюро и Секретариат.

Сталин чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы не подчеркивать свою “особость”. После XVII съезда он отказался от титула генерального секретаря и стал просто секретарем ЦК, одним из членов коллегиального руководства наравне со Ждановым, Кагановичем и Кировым. Сделано это было, повторяю, не вследствие перетягивания каната с кем бы то ни было из своего окружения, а по собственному решению, которое вытекало из “нового курса”.

— А гибель личных охранников, о которой так подробно рассказывал на XX съезде Хрущев?