Журнал Наш Современник №2 (2002)

Не могу считать себя книжником, но и мне доводилось благодаря Осетрову попадать в их среду. Однажды он привез меня в дом известного старообрядца Михаила Ивановича Чуванова где-то под Москвой, и я был поражен увиденным сокровищем из старинных книг, инкунабул, рукописей, глядевших с полок как золотые слитки. И первое, что мне пришло в голову, — это тот ужас, который испытывал историк Михаил Петрович Погодин за судьбу своего знаменитого “древлехранилища” — бесценных памятников старины, которые хранились в деревянном доме поблизости от Новодевичьего монастыря и в любой час могли стать жертвой пожара. Такой же дамоклов меч страха, видимо, висел и над хозяином этого подмосковного деревянного дома с книжными сокровищами, этот страх как бы передавался даже и мне.

Евгений Иванович, перелистывая ту или иную книгу, громко восторгался переплетом, заставками, орнаментами, гравюрами, шрифтами. “Какие изумительные украшения! — грассировал он перед полками старинных священных книг. — Какие прелестные буквицы!” “Прелестный”, “прелесть” — были любимейшими словами Осетрова. По своей невыдержанности я раз осек его, когда, будучи в туристической поездке по Греции и Кипру, он, указывая мне на маленькую церковь, воскликнул: “Какая прелесть!”, на что я также воскликнул: “Какое отношение может иметь к церкви “прелесть”?” “С Вами, Михаил Петрович, трудно говорить”, — менял он тон разговора.

Перед нашим уходом Михаил Иванович Чуванов попросил оставить запись в его книге, и я выразил благодарность хозяину за “духовное окормление”, каковым и была для меня сама аура этого редкостного книгохранилища.

Евгений Иванович, можно сказать, был “очарованным книжником”, и это сказывалось во всем, о чем бы он ни писал. А писал он о народной культуре и художественных промыслах, о “гуслярах-самогудах” и о “Руси изустной, письменной и печатной”, о Москве и Кремле, “этюды о книгах” и “записки старого книжника” и т. д. Были здесь и живое ощущение великих творений наших предков, неподдельное любование художеством разного рода умельцев, легкость и увлекательность рассказа. И была некоторая загадочность в том, как это Евгений Иванович умудряется без всяких препятствий издавать и переиздавать свои сочинения по части “познания России”, когда в прессе, критике шла охота на “русопятов”, “русистов”, когда “познание России” допускалось в пределах “классовой борьбы”, а сама Россия именовалась “тюрьмой народов”. Секрет, видимо, был в том, что он как-то элегантно, “интеллигентно” касался той самой “русскости” и даже не предполагал, что в ней есть что-то еще, кроме эстетической оболочки. Где-то в своем очерке он восхищался размером купола одной костромской церкви, внутри которого может пуститься в круговой бег тройка лошадей. Для такого взгляда храм представляется частью ипподрома, художественного музея (фрески), пейзажа, чего угодно, только не тем, что он есть по сути: он не просто часть Вселенной, но и сама Вселенная, малая часть Бога, ибо в нем, в храме, в Евхаристии человек сообщается с Богом. Постижение этого и есть духовность. И это больше всего вызывает неприятие, резкое отталкивание известного рода людей “иного духа”.

Евгению Ивановичу сие не грозило, его писания о “русичах”, “красе ненаглядной Руси” нисколько не мешали успешной служебной карьере как раз в тех печатных органах, где слова “Русь”, “Россия” на дух не выносили, — в “Литературной газете”, “Правде”, в журнале “Вопросы литературы” — журнале, в котором систематически поносили “славянофилов”, “русских шовинистов”, в том числе и меня. Как-то, не выдержав, я сказал Осетрову: “Евгений Иванович! Вы одной рукой вяловато жмете мне руку, как другу, а другой подписываете в печать статьи против меня — что же получается?” “Михаил Петрович, я никакого влияния в журнале не имею и говорю Вам об этом прямо, но я за свою работу получаю зарплату и делаю то, что обязан делать”, — ответил Осетров, глядя на меня строго, поджав губы.

В книжном мире Евгений Иванович стремился создать вокруг себя маленькую уютную иллюзорную Русь, литературную пристань, где можно было бы приятно, “культурно” чувствовать себя, “интеллигентно” общаться с такими же “интеллигентными” людьми, беседовать на безобидные темы и ни в коем случае не участвовать в литературной идеологической борьбе. Это был вообще характерный для многих русских гуманитариев комфортный, безопасный “русизм”, готовый прозябать в любых условиях, под любым антирусским ярмом, не выказывая никакой энергии национального сопротивления. Но в реальной, не книжной России явственно давало о себе знать пробуждающееся русское самосознание, и это нашло отражение уже не в “Литературе и жизни”, а в журнале “Молодая гвардия”, с которым в середине 60-х годов и связала меня судьба.

(Продолжение следует)

Геннадий ЗЮГАНОВ • Глобализация и "русский путь" (Наш современник N2 2002)

Геннадий Зюганов

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И “РУССКИЙ ПУТЬ”

От информационной революции —

к новому тоталитаризму

Современные ученые и политики видят суть глобализации в резком расши­рении и усложнении взаимоотношений как людей, так и государств, в ускорении процессов формирования планетарного информационного пространства, мирового рынка капиталов, товаров и рабочей силы. При этом среди главных предпосылок на первое место ставится информационная революция . Именно она обеспечивает технологическую базу глобализации, теснейшим образом связанную со стремительным развитием всемирных информационных сетей.

Изменения в этой сфере привели к тому, что наступающую эпоху принято называть информационной. С этим тезисом трудно не согласиться. Особенно наглядно он подтверждается историческими сравнениями, характеризующими значение “человеческого фактора” в мировой экономике. Так, например, в середине XIX века доля производственного капитала в совокупном фонде развития ведущих стран Запада составила 80 процентов, а на образование, здраво­охранение и научно-исследовательские работы оставалось всего 20. То есть, грубо говоря, из каждых ста долларов инвестиций восемьдесят вкладывалось “в железо” и лишь двадцать — “в человека”.

Но во второй половине XX века произошли кардинальные изменения. Доля “инвестиций в человека” в совокупном фонде развития резко возросла. В 1950 году она составила 47—48 процентов, а к исходу века достигла 67—69 процентов.

При этом особенно впечатляют изменения в области развития средств коммуникации . Скорость передачи информации только по обычным телефонным линиям за два последних десятилетия выросла в 22 раза! Огромными темпами растет число пользователей Интернета. В 1993 году их было только 3 миллиона человек, а спустя всего 4 года — уже 100 миллионов. Сегодня Интернетом пользуются около 300 миллионов человек, а к 2005 году аналитики предрекают Интернету не менее миллиарда пользователей!

Информационная революция оказала свое воздействие прежде всего на средства массовой информации. С широким распространением электронных СМИ в этой области произошли серьезные изменения. Так, к примеру, за последние двадцать лет количество телевизоров на планете удвоилось (со 117 до 224 аппа­ратов на 1000 человек). А с появлением глобальных сетевых Интернет-изданий характер современных СМИ и вовсе грозит измениться кардинально.

Западные философы выстроили своеобразную концепцию последовательной смены культурных эпох — от культуры изрекаемого слова через культуру чтения набранного текста до культуры аудиовизуальных СМИ. Цивилизации первой эпохи в своем развитии опираются прежде всего на устную речь, второй — на развитие технологий печати. Для третьей эпохи характерно доминирование электронной информации, которая сочетает словесный, зрительно-образный и звуковой ряды.

При этом каждая смена культурных эпох происходит вследствие революцион­ных открытий в области средств коммуникации.

Сегодня очередная информационная революция происходит буквально на наших глазах. При этом поражает та невероятная скорость, с которой новые средства массовой коммуникации завоевывают мир. Под их мощным воздействием рождается новая глобальная культура, так называемая “культура реальной виртуальности”.

Бурное распространение информационных технологий, при правильном их использовании , могло бы привести к целому ряду позитивных изменений в жизни общества. Рост скорости передачи сообщений, увеличение объема передаваемой информации, ускорение обработки получаемых данных позволяют значительно повысить качество жизни современного человека. Более того, информационная революция могла бы оказать свое благотворное влияние и на политические процессы . Рост информированности населения способен привести к увеличению его политической активности, повышению способности каждого избирателя сделать осознанный, продуманный выбор, привлечению людей к решению важнейших проблем.

Однако на деле большая часть социальных последствий глобализации в области информатики весьма противоречива. Притом наибольшую тревогу вызывают сомнения в способности человечества контролировать плоды информационной революции и обеспечить их конструктивное использование.

Специалисты уже отмечают тревожные изменения в психике людей, постоянно работающих в Интернете. Наука установила, что человеческий мозг, мыслящий, как известно, образами, устроен так, что в определенных случаях он не отличает реальных событий от тех вымышленных, которые разыгрываются в его вообра­жении. Обследование фанатиков Интернета показало, что их психология и даже черты характера довольно быстро меняются в сторону тех ценностных ориентиров, которые содержит виртуальная информация Сети, а реальная жизнь постепенно отходит на второй план, превращаясь в досадную помеху.