Журнал Наш Современник 2006 #11
Шрифт:
Вскипает детская гордыня,
И первый, жгучий плач любви
Хранится в тайне, как святыня.
В пору написания этих стихов он был уже зрелым человеком. Эпоха фройлен и веры в небесный рай давно канула в прошлое, приходилось голодать, мыкаться без работы, ощущать обострённой интуицией приближение ареста… Но картины детства, ощущение “первого, жгучего плача любви” вставали перед ним “всё пламенней, острей”. Живший раньше, в куда более комфортных условиях, но похожий на Даниила Андреева по психическому складу Фёдор Тютчев писал о мучительности жизни на грани “двойного бытия”. Каково же приходилось Даниилу Андрееву! Да, он тонкой кожей тела и души чуял волны хлынувшего Апокалипсиса. И спасался от него не только в своих снах, но ещё и в родной природе.
Мы мальчики: мы к юному народу
Принадлежим и кровью и судьбой.
Бывает час, когда мы не на бой,
Но для игры зовём к себе природу.
Своеобразная игра с природой
Из шумных, шустрых, пёстрых слов
Мне дух щемит и жжёт, как зов,
Одно: бродяга.
В нём — тракты, станции, полынь.
В нём ветер, летняя теплынь.
Костры да фляга.
Следы зверей, следы людей,
Тугие полосы дождей…
Заря на сене, ночь в стогу…
Остро чувствовал и предупреждал, что всему этому может наступить скорый конец: “Когда наступление машинной цивилизации на природу станет производиться в универсальных масштабах, весь ландшафт земной поверхности превратится в законченную картину антиприроды, в чередование урбанизированных садов и небоскрёбов. Стихиалии оторвутся от своей среды… Реки и озёра, луга и поля Земли станут духовно пустыми, мёртвыми, как реки и степи Марса… Эта внутренняя опустошённость и внешняя искалеченная природа ни в ком не сможет вызвать ни эстетических, ни пантеистических чувств, и любовь к природе прежних поколений сделается психологически непонятной”. Тревога мрачная, но разве не справедливая?..
На войну его призвали в 1942 году, раньше не брали, поскольку числился годным лишь к нестроевой службе. На фронте он подносил снаряды и патроны, служил в похоронной команде, подбирая и закапывая трупы погибших на полях сражений. Читал над ними православные заупокойные молитвы. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда. В начале 1945 года, будучи отозван в Москву как художник-оформитель, с головой погружается в написание романа “Странники ночи”, начатого ещё в 30-е годы, — о людях Москвы, живущих в условиях чекистского террора. Понятно, что в условиях тогдашней тотальной слежки, тем более что жилище Добровых было “уплотнено” жильцами, вселившимися по ордерам НКВД, писательские занятия Даниила Андреева не могли не привлечь внимания всевидящих органов. В апреле 1947 г. его арестовывают. Через день приезжают за женой. Обыск продолжается в течение 14 часов, изымают не только рукопись романа “Странники ночи”, но и другие рукописи писателя.
По словам очевидцев, Даниил Андреев выслушал приговор с улыбкой, словно предвидел, что продержать его в тюрьме двадцать пять лет властям не удастся. Так оно и вышло. Но в 1954 г. в тюремной камере он пережил обширный инфаркт и освободился в 1957 году полным инвалидом. За два года жизни на свободе завершил главный труд жизни — “Розу Мира” — поэтически-философский трактат о мироустройстве Вселенной и одновременно пророчество о том, что ожидает нашу планету в ближайшие десятилетия.
Это интереснейший, местами гениальный в своих предвидениях трактат, впервые опубликованный пятнадцать лет назад, вызвал в своё время массу откликов. Даниила Андреева сравнивали с Данте, Нострадамусом, некоторые рьяные почитатели объявили его даже автором нового Евангелия. Возникли и до сих пор существуют общества последователей “Розы Мира”, рассматривающих книгу как Откровение ХХ-ХХI веков. Постепенно восторги, как это водится, схлынули. Появились критические отзывы, неодобрительные суждения о фантасмагориях Даниила Андреева высказала церковь. Свою лепту в охлаждение непомерных восторгов по поводу труда покойного мужа внесла также вдова Даниила Андреева Алла Александровна, ставшая после ухода мужа примерной христианкой. Она приезжала в Новосибирск, и я лично слышал, как она одёрнула представительницу городского общества “Роза Мира” за преувеличение роли покойного мужа. Разъяснила, что на роль автора нового Евангелия Даниил Леонидович не претендовал и создавать общества его имени не заповедал. “Он был подлинным христианином, получавшим свои откровения в результате православных молитв”, — заключила свою отповедь Алла Андреева.
Совсем недавно ушедшая в возрасте 96 лет Алла Александровна оставила воспоминания “Жизнь Даниила Андреева, рассказанная его женой”. Она была истинным другом этого замечательного человека, поэтому её свидетельства о пройденном вместе пути, её размышления о совместной арестантской Голгофе заслуживают того, чтобы осветить их подробнее. Вот как она описывает ход следствия по делу мужа.
“Героев на следствии среди нас не было. Думаю, что хуже всех была я; правда, подписывая “статью 206”, то есть знакомясь со всеми документами в конце следствия, я не видела разницы в показаниях. Почему на фоне героических партизан, антифашистов, членов Сопротивления
так слабы были многие из русских интеллигентов? Об этом не любят рассказывать.Понятия порядочности и предательства в таких масштабах отпадают. Многие из тех, кто оговаривал на следствии себя и других (а это подчас было одно и то же), заслуживали величайшего уважения в своей остальной жизни.
Основных причин я вижу две. Первая — страх, продолжавшийся не одно десятилетие, который заранее подтачивал волю к сопротивлению, причём именно к сопротивлению “органам”. Большая часть людей, безусловно, достойных имени героев, держались короткое время и в экстремальных условиях… У нас же нормой был именно этот выматывающий душу страх, именно он был нашей повседневной жизнью.
А вторая причина та, что мы никогда не были политическими деятелями. Есть целый комплекс черт характера, который должен быть присущ политическому деятелю — революционеру или контрреволюционеру, это всё равно, у нас его не было.
Мы были духовным противостоянием эпохе, при всей нашей слабости и беззащитности. Этим-то противостоянием и были страшны для всевластия тирании. Я думаю, что те, кто пронёс слабые огоньки зажжённых свечей сквозь бурю и непогоду, не всегда даже осознавая это, своё дело сделали.
А у меня было ещё одно. Я не могла забыть, что против меня сидит и допрашивает меня такой же русский, как я. Это использовали, меня много раз обманули и поймали на все провокации, какие только придумали. И всё же, даже теперь, поняв, как недопустимо я была не права тогда, я не могу полностью отрезать “нас” от “них”. Это — разные стороны одной огромной национальной трагедии, и да поможет Господь всем нам, кому дорога Россия, понять и преодолеть этот страшный узел”.
Читая эти пронзительные по трагичности и честности самооценки Аллы Андреевой, нельзя их распространить на поведение во время ареста самого Даниила Леонидовича. Разве не проявлением героизма были его слова, начертанные на акте о предании конфискованных рукописей и писем сожжению? “Протестую против уничтожения романа и стихов. Прошу сохранить до моего освобождения. Письма отца (Л. Н. Андреева) прошу передать в Литературный музей”. Это был прямой вызов произволу властей, редкий в то время. А когда приблизилось время освобождения и Даниилу Андрееву нужно было лишь промолчать по поводу несправедливой отсидки, он пишет в Комиссию по рассмотрению дел заключённых: “Я никого не собирался убивать (имелось в виду обвинение в подготовке убийства Сталина), в этой части прошу моё дело пересмотреть. Но, пока в Советском Союзе не будет свободы совести, слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком”. Новый вызов властям означал, что при освобождении, до которого ему оставалось досидеть еще восемь месяцев (Комиссия сократила срок наказания с 25 до 10 лет), судимость не будет снята, а прописка в Москве не разрешена. Скитаясь по чужим квартирам и больницам, перебиваясь случайными литературными заработками, Даниил Андреев закончил свой земной путь в возрасте 53 лет, оставив обширное литературное наследие, к нынешнему времени в основном опубликованное.
ПОЭТ, ФИЛОСОФ, ПРОРОК
Жизненная нагрузка на психику Даниила Андреева, как мы видим, чрезмерна. Удивляет, как при такой судьбе он не сломался, не озлобился, сохранил светлые мотивы в стихах и надежду на лучшее будущее в прозе. Поражает также итог, который он подвёл своей жизненной одиссее в “Розе Мира”:
“Как могу я не преклоняться с благодарностью перед судьбой, приведшей меня на десятилетия в те условия, которые проклинаются почти всеми, их испытавшими, и которые были не вполне легки и для меня, но которые вместе с тем послужили могучим средством к приоткрытию духовных органов моего существа. Именно в тюрьме с её изоляцией от внешнего мира, с её неограниченным досугом, с её полутора тысячью ночей, проведённых мною в бодрствовании, лёжа на койке, среди спящих товарищей — именно в тюрьме для меня начался новый этап…”. Как тут не вспомнить похожие на эту исповедь признания йогов Индии, которые, попав в тюрьму, благодарили Бога за возможность беспрепятственно заниматься йогой.
Содержательное метафизическое и “метакультурное” (термин Даниила Андреева) своеобразие “Розы Мира” сочетается с необычным словарём её, где наряду с уже встречаемыми в гностических источниках именами Лилит, Люцифера или терминами с явно санскритскими корнями, такими, например, как “брамфутары”, можно встретить немало ранее никогда не попадавшихся в мистических текстах слов: “затомис”, “уицраор”, “жругры” и т. д. К счастью, вдумчивый современный читатель, знакомый с эзотерической литературой, подготовлен сегодня к спокойному восприятию метафизической информации Даниила Андреева. Согласно представлениям восточной эзотерики, тонкий мир существует. Считается, что он наполнен духами разных степеней, от жрецов Атлантиды и древнего Египта до развоплощённых инквизиторов и колдунов. Да, порой контактёры ловят слова исчезнувших языков или терминологию представителей иных цивилизаций. Можно, конечно, принять к сведению и согласиться с мнением церковных авторов, которые расценивают некоторые картины тонкого бытия, увиденные Даниилом Андреевым, как бесовские наваждения, но как понять тех учёных, которые объявляют все явления невидимого мира больным бредом? Тогда и психику Пушкина, узревшего одновременно “и горний ангелов полёт, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье”, можно определить как ненормальную. Куда ближе к истине Алла Андреева, когда пишет: