Журнал Наш Современник 2007 #3

Кстати, потом узнаю, что девочки совсем неплохие, отлично учатся и одна даже мечтает стать дизайнером по ландшафту, но вот помогать дедушке и бабушке в огороде не хотят.

Самое удивительное — ведь мать тоже горожанка, а трудится до седьмого пота.

Говорят, что в России люди отучились по-настоящему трудиться. Отсюда и все беды и наше нищее бытие. Но я нигде в Европе и в Америке не видела, чтобы женщины столько и так работали, как работают наши. В каких условиях и какие результаты этой деятельности — можно только поражаться. Без какой-либо техники, всё вручную, не разгибаясь весь длинный летний световой день.

Горожане на своих садовых участках выращивают овощи и фрукты, которые разнообразят их скудный зимний рацион.

“Пашу как лошадь” — это не рекламный слоган, а истинная жизнь российской женщины. Но это мы отвлеклись.

Почему все-таки пример матери, бабушки и дедушки не увлекает девочек? Да потому, что беспросветный труд — труд до седьмого пота — не вызывает желания подражать. Наоборот, появляется желание увильнуть от такого “самоутверждения”.

Труд — это не игра и не забава, но и не подёнка, обязаловка, порождающая усталость и безразличие. Если мы хотим, чтобы дети трудились, помогали нам, нужно во всякий труд вдохнуть искру интереса, соревновательности, радости, куража от проделанной работы.

И еще. Чтобы увлечь трудом, необходимо включить воображение, фантазию самим родителям. Отбросив будничные заботы и усталость, расшевелить и раззадорить себя, пробудить творческие силы, вспомнить детство. А делать это зачастую нам лень. Потому что не считаем важным, необходимым. Хотя душа родительская, как сказал поэт, обязана трудиться и день и ночь, и ночь и день.

В каждом занятии необходимо искать свою долю радости, бодрости и не закрывать глаза на трудные стороны работы, которую хочешь не хочешь, а исполнять должен.

Все дело в настрое. Особенно когда это касается детей. Они ждут в работе самостоятельности, возможности выдумывать, пробовать. И наконец, это деятельное проявление любви. Чем меньше в семье общего труда, общих забот, тем меньше заинтересованности родителей и детей друг в друге. Но обучить любви к труду на словах еще никому не удавалось. Только собственный пример, трудовое усилие без стенаний и проклятий, может воспитать трудолюбие, побороть лень, а главное — желание работать вместе с родителями, помогать им.

* * *

Неполная семья. Это чаще всего трагедия безотцовства. Но уходят из семьи и матери, хотя это бывает намного реже. Есть сегодня даже клуб отцов. Его членами становятся мужчины, воспитывающие детей без матери. Но чаще всего у брошенных матерью детей появляется мачеха, и строится новая семья, новый дом.

А. П. Чехов как-то задал вопрос писательнице Лидии Алексеевне Авиловой, женщине, с которой его связывали сложные отношения в течение 10 лет: “Справедливо ли, что ошибка в выборе мужа или жены должна испортить всю жизнь?”

И вот что она ответила: “Нельзя в этом вопросе руководствоваться одним чувством, а всегда надо знать наверное, стоит ли? Взять всю сумму неизбежного несчастья и сумму возможного счастья и решить: стоит ли?”

Я была уверена, что он скажет: “Это значит не любить” — или возмутится расчетливостью, а он замолчал, нахмурился и потом спросил: “Но в таком случае когда же стоит?” — “Когда нет жертв, которых очень-очень жалко с той или другой стороны. А в одиночку всегда можно все перенести, то есть не пожалеть себя. Именно себя надо меньше жалеть, и тогда ясно будет, стоит ли”.

Свою любовь к Чехову она скрывала, как могла. У нее было трое детей, и характер у мужа был несносный, вдобавок муж не одобрял ее писательства, ревновал ее к литературе и к среде, чуждой ему, и к Чехову, который незримо вошел в их мир и занял все мысли и чувства. По ее словам, это чувство так празднично осветило и так мучительно осложнило ее жизнь. И тем не менее она ради спокойствия семьи, ее благополучия не позволила себе хотя бы на один день задержаться в Москве, когда Чехов просил ее об этом.

Такая трепетная любовь возможна между интеллигентными, чистыми, возвышенными натурами, и страх, что можно все испортить одним неосторожным поступком, и мучительная мысль о том, что на чужой беде не построишь свое счастье. Нельзя разорвать душу пополам, ведь в оставленной семье дети будут расти без одного из родителей.

Это была чистая, возвышенная, светлая любовь-дружба, о которой она рассказала в своей книге “Чехов в моей жизни”.

Но если все-таки семья распалась, то как сложатся отношения в новой семье, зависит от родителя, с которым остался ребенок. Если в дyше поселилась злоба и ненависть к ушедшему, то у ребенка не будет полноценного детства, и это скажется на его дальнейшей судьбе.

В этой связи мне вспоминается повесть французской писательницы Натали Саррот, в которой она рассказала о своем необычном детстве.

В этой повести героиня не пытается судить родителей, а хочет понять ноты беспокойства, страха, разлада, которые звучали в их доме. У матери — другой муж, у отца — другая жена, а девочка, временно живя у отца, страдая от одиночества, несёт своё отчаяние как непосильное бремя. Мать не горит желанием взять дочку к себе, и девочка почувствовала это. И чтобы отомстить матери за ее холодность, не желает ехать к ней даже на каникулы.

Отец любил дочку, а мачеха была совсем не такая уж плохая, но отношения, связывающие окружающих девочку людей, были сложны и трагичны, и это не могло не отразиться на духовном мире будущей писательницы, на судьбах семьи.

Отец всячески доказывает ребенку (причём делает это не без явного злорадства), что мать ее не любит, не скучает по ней и не очень хочет ее видеть.

“Это не твой дом…” Трудно поверить, и, однако, именно так однажды сказала мне Вера (мачеха), когда я ее спросила, скоро ли мы вернемся домой:

“Это не твой дом”.

Так могла ответить Золушке злая мачеха.

Действительно, я боялась, что если стану воскрешать эти слова, то ненароком превращу Веру и себя в персонажи волшебной сказки…

Эти слова упали в меня всей своей тяжестью, раз и навсегда воспрепятствовали тому, чтобы это “домой” могло взойти, сформироваться во мне… И впредь сколько я тут ни жила, уже никогда не возникало это “домой”, даже когда стало совершенно ясно, что, кроме этого дома, никакого другого у меня уже не может быть”.