Журнал Наш Современник 2008 #9

Однако на престоле вскоре оказываются Романовы, чьи предки, и это хорошо знала и помнила всегда народная Россия, были выходцами из Пруссии. (По Н. Костомарову и не только, "родоначальник дома Романовых Андрей Иванович Кобыла с родным братом своим Фёдором Шевлягой" был выехавшим с "прусской земли"). Отношение же коренной России к западникам отражает такая, весьма распространённая в своё время, незамысловатая народная мудрость, которую можно обнаружить и в словаре В. Даля: "Немец, хоть и добр будь человек, а всё лучше - повесить". Но "онемечивание" российского центра, быстро разучившегося говорить по-русски, в дальнейшем только возрастало. И уже при Алексее Михайловиче, втором Романове, правящая Россия повторила в чём-то "византийскую измену": свои религиозные нормы она стала менять на другие, имевшие место на Западе, в Греции православной, но развивавшейся в непосредственном соседстве с католичеством. Получалось, что наше - это не правильное и худшее.

Примириться с тем, что Сергий Радонежский, Дмитрий Донской и Александр Невский молились неправильно, народ в массе своей не смог. "Никонианскую измену" одни не приняли открыто, несмотря на самые кровавые репрессии, другие же только сделали вид, что приняли. Народная Россия на века перешла к своему подпольному духовному развитию, отдельному от троеперстного "подлатыненного" центра. Русское религиозное единство, расколотое надвое патриархом Никоном по безусловным указаниям Алексея Михайловича Романова, к XIX веку набрало страшную инерцию дробления, убийственную уже для России. Век XIX в России - это век такого духовного разъединения и разноса, которого не в состоянии вынести ни одно государство мира. Тем не менее всё новые и новые "искания" были в веке Л. Н. Толстого в большой моде.

Следует особо подчеркнуть, что вопрос раскола русского православия невозможно считать чем-то вроде западного антагонизма между католичеством и протестантизмом, как это принято ныне, ибо единый духовный путь не есть непременное условие выживания западных стран. Тот путь - другой, направленный на материальное, где роль религии - скорее вспомогательная, а само западное христианство носит в большой мере лишь прикладной, даже меркантильный характер. Там правильно то, что выгодно отдельному члену

общества. У нас же - правильно то, что требуется душе и государству. А всё остальное мы воспринимаем как искривление путей России. Рациональный Запад уравновешен Россией - страной духовных приоритетов. И на этой уравновешенности держится мир. Но отклонение России к Западу ничем хорошим не заканчивалось ни для нас, ни для мира в целом… Называя церковные преобразования Никона реформой, как на Западе, мы искажаем тем самым историческую действительность, ибо прежде свершения большевистской революции XX века, по сути - антихристианской, должна была свершиться революция церковная, предуготовляющая развитие большевистского антихристианства в России. И взаимосвязь этих двух революций, одну из которых принято называть Никонианской реформой, при ближайшем рассмотрении оказывается поразительной.

Итак, неверно думать, что расколотое надвое русское религиозное единство так и остаётся в последующих веках в числе лишь двойном. Инерция раскалывания, запущенная в действие, дробит общество веками, принимая самые замысловатые и высокоумные подчас формы. Не защищённая прежним духовным единством, Россия, расколотая, а значит - ослабленная отречением от постановлений Стоглавого Собора, уже беспрепятственно впустила в себя модные мистические искания, подрывающие русское православие как таковое - впустила в невиданном доселе количестве, став мировым сосудом духовного брожения, в котором и вызревала с невиданной быстротой бактерия Великой Октябрьской. (Незадолго до неё эта же бактерия стала причиной социальной эпидемии на Западе, принявшей форму Французской революции, однако исказить путь Франции она особо не могла в силу как раз других - не духовных приоритетов в вопросе выживания страны.) Опасность этого мистического брожения для Российского государства оценивается у нас на протяжении веков, как правило, не вполне соразмерно. Она смягчена необычайно в восприятии и в описаниях очевидцев, словно вопрос духовной цельности безбрежной России не является непременным условием её и усиления, и сохранения, и выживания, и целостности географической и политической. Вот что отмечал по этому поводу историк Н. Ф. Дубровин: "Как в царствование Екатерины II мы, из подражания Западу, были вольнодумцами, атеистами и насмешниками над религиею, так в царствование Александра I, из-за такого же подражания, стали мистиками". Мистиками, как известно, из деликатности принято было называть масонов, которые возникли при дворе среди "просвещённых" фаворитов отнюдь не при Александре I, а куда как раньше.

В 1812 году видимый (выражение архимандрита Фотия), физический, Наполеон устремился туда, где ересями и мистическими антихристианскими (под видом масонских - "сверххристианских") течениями разложившаяся почва для него была уже вполне подготовлена, - и вошёл в страну, изрядно поражённую "Наполеоном невидимым". Но уже нездоровой страной видимый Наполеон был чудодейственным образом уничтожен, поскольку духовно раздробленная Россия явила вдруг в 1812 году невиданный, необъяснимый, сверхъестественный пример всеобщего, краткого, но неодолимого для врага единенья. К сожалению, этот период был совсем кратким - едва миновала опасность для страны, Россия тут же вернулась к прежнему духовному, разъединительному для общества, баловству.

Какова же именно была мера духовного распада в России перед чудодейственным русским единением, одолевшим вдруг Наполеона видимого? Эта мера очень хорошо известна. В истории чётко отмечен тот исторический факт, что монарх, глава православной России, император её Александр I впервые читает Новый завет…лишь в самый канун вторжения Наполеона (1812 г.). Как же он руководил без этого всею светской и духовной, отчасти, жизнью православной страны, народом-"богоносцем", не удосужившись даже ознакомиться с тем, что' подданные его исповедуют на протяжении веков?! Ведь если его так долго не интересовал Новый завет, значит, монарх Российский управлял православной страной почти с самого начала века (с 1801 года) с помощью иных идейных и духовных воззрений, которых он сам придерживался. Каких же, если Новому завету в них не находилось даже места?… Есть смысл говорить о религиозной обстановке XIX века столь подробно, дабы понять, с какою церковью и как разошёлся великий писатель, отразивший в "Войне и мире" все-объединяющий и всепобеждающий взлёт народного духа России.

По историческим источникам самого начала века мы видим - к императору очень близок масон М. Н. Сперанский, не раз беседовавший с монархом на "мистические темы", "предмет" которых был "…сообразен с сердечными чувствами" императора. Известно, что М. Н. Сперанский - "медитатор", "кодификатор", "систематик", - принадлежал в масонстве не к розенкрейцерам, особенно обильно укоренившимся в России при Петре I и Павле I, а к так называемой "сциентической" системе Фесслера. При всём при этом, М. Н. Сперанский был из духовного звания и преподавал в Александро-Нев-ской главной семинарии.

Видного деятеля немецкого масонства Фесслера Сперанский выписывает для занятия кафедры в Санкт-Петербургской духовной академии "по особому Высочайшему повелению" - и не только, видимо, для этого. Фесслер тут же учреждает новую масонскую ложу в Петербурге, которая имеет обыкновение собираться там в доме барона Розенкампфа. Но задачи Фесслера ещё шире - он намеревается раскачать и подорвать русское православие в невиданных доселе масштабах, открыв дочерние ложи "по всей Российской империи", дабы вовлечь и объединить в них "наиболее способных из духовных лиц всех сословий". Кроме Сперанского, Фесслеру необычайно покровительствует друг царя с детства князь А. Н. Голицын - "наперсник царёв". Ещё более сильное влияние на духовную жизнь Александра I оказывает Родион Кошелев, масон, связанный личным знакомством с Лафатером, Сен-Мартеном, Эк-картсгаузеном. (Это влияние на взгляды монарха сохраняется и позже - Р. Кошелев пережил Александра I на два года.) В записке для сестры Екатерины Павловны Александр I обнаруживает свои вкусы предельно ясно. Предпочтение в списке литературы отдаётся западным "мистикам". Вот чем вытеснен Новый завет. Российскому императору интересны пастор Эмпейтаз, Крюденер, "моравские братья" (может быть, и муравейные, по догадке того же Л. Н. Толстого), гернгутеры. Сколь далёк был Александр I, а следовательно - и правящая верхушка того времени, от православия, указывает и протоиерей Г. Флоровский - "Имп. Александр исповедовал некое смешанное христианство, и во имя этой "всеобщей" религии и притязал властвовать и управлять". Возможно, дабы "уничтожить всё зло в людях и дать им великое благо", о чём мечтали маленькие Толстые…

Отметим особо - в кругу духовных единомышленников Александра I всё это время находится ближайший его друг князь А. Н. Голицын, под властью которого сосредоточены дела… православной церкви. По Н. М. Никольскому, при назначении Александром I на должность синодального обер-прокурора Голицын пытался отказываться со словами: "Какой я обер-прокурор, ведь я ничему не верю!" То, что атеизма, как такового, в природе не существует, сегодня понятно многим: отказываясь от помощи одной силы, человек автоматически подпадает под власть силы другой - воюющей против Создателя вечно. Не служащий Богу оказывается прислужником противоположной силы, даже если не подозревает об этом. Чистый, невинный ateisme (atheon) в мире, созданном Богом, невозможен в принципе. Он возможен лишь в виде борения с Создателем. А значит - с православием. А значит - с Россией…

Итак, Александр I, не читавший Нового завета, реформируя центральный аппарат управления, изменяет и управление церковью. В 1803 г. обер-прокурор Синода стал подчиняться непосредственно царю, а обер-прокурором Синода назначается князь А. Н. Голицын, который затем и осуществляет государственную политику в области религии и церкви на протяжении двадцати лет! Стоит ли удивляться тому, что в масонские ложи того времени входят уже не только представители российской знати, но и духовные лица (по некоторым источникам - архимандриты Феофил и Иов).