Журнал Наш Современник 2009 #2

–  Вы последствия для себя такого лжесвидетельства представляете?… - продолжал он.
– В лучшем случае вас сразу же уволят, выкинут из армии. Подумайте, Федотов, хорошенько - вам жить… О себе подумайте, о своей старенькой бабушке, о том, кто ей будет помогать… Образования у вас… - он посмотрел в лежавшие перед ним бумаги, - восемь классов, специальностью, профессией до войны не обзавелись, вы же на гражданке девятый хрен без соли доедать будете, а уж о бабушке и говорить нечего… Подумайте хорошенько, Федотов, трижды подумайте…

Он понял, что бабушка самый близкий и самый родной мне человек, уловил, сколь она мне дорога, и бил меня, что называется, ниже пояса… Но я этого не ощущал, я не боялся ни его самого, ни последствий, о которых

он меня предупреждал - я не сомневался, что их и быть не может, поскольку им, как и следователю, противостояло неодолимое единство офицерского товарищества.

Когда он предложил мне хорошенько подумать, я опустил глаза и, глядя на его коричневые трофейные унты, изобразил на своем лице напряженную работу мысли; с каждой минутой я все более презирал этого "чернильного хмыря", как называл следователей и военных дознавателей старик Арнаутов, и желание у меня было одно - скорее бы все это кончилось! Но допрос продолжался, он разговаривал со мной еще не менее часа, и походило все это на сказку про белого бычка.

После некоторого молчания он снова спрашивал, как пел Щербинин: "в Америку" или "в Андреевку", и я убежденно повторял: "в Андреевку". И при этом преданно смотрел ему в центр лба, пальца на два выше переносицы, и тогда он опять осведомлялся, сознаю ли я ответственность за дачу ложных показаний, и я вновь заверял, что сознаю, а он снова спрашивал, представляю ли я себе последствия лжесвидетельства, а я твердо заявлял, что представляю, и тогда он в который раз предлагал мне хорошенько подумать. Опустив глаза, я демонстративно и упорно рассматривал его новенькие меховые унты и изображал на своем лице сосредоточенное мышление - так повторялось три или четыре раза, после чего он огорченно заметил:

–  По кругу мы идем, Федотов, по кругу!

–  А как же еще идти?
– изображая непонимание, вроде бы удивился я.
– Вы же сами сказали, что я должен говорить правду и только правду… Зачем же я буду говорить то, чего не было?…

–  Было, Федотов, было!
– вздохнул он, сдерживая приступ зевоты, отчего у него задрожали сжатые челюсти.
– Только, к сожалению, вы, советский офицер и к тому же комсомолец, не желаете помочь советскому государству в установлении истины! Тем хуже для вас… Но я не теряю надежды, что на суде вы скажете правду… У вас есть время подумать! Я надеюсь, что вы наш, советский человек, и делом докажете это…

А через три дня я был вызван в большую утепленную палатку, где заседал прибывший из штаба управления бригады военный трибунал.

3. ЗАСЕДАНИЕ ТРИБУНАЛА

–  Подождите, капитан юстиции, - недовольно сказал зампострой подполковник Степугин, по прозвищу "Кувалда", прокурору бригады Пантелееву.

"Капитан юстиции" он произнес с величайшим презрением, словно по смыслу это означало: "капитан ассенизации" или "капитан спекуляции".

–  Попрошу меня не перебивать! Я боевой офицер, гвардии подполковник, а не попка и не хер собачий! Сейчас свидетель доложит мне не меньше, чем вам!… Скажи, Федотов, как на духу, что пел Щербинин? Припомни точно: куда намылилась старуха - в Андреевку или в Америку? Как на духу! Что она говорила деду?

–  "Я в Андреевку поеду"!
– доложил я, глядя на звездочку над козырьком фуражки подполковника и радуясь в душе тому, как он отбрил прокурора бригады.

–  Это точно? Как на духу?

–  Так точно!
– вытянув руки по швам, выкрикнул я и повторил по слогам: - В Ан-дре-ев-ку!

–  Это сговор!
– негромко, но убежденно сказал прокурор председателю трибунала.
– Явный сговор!

Он посмотрел в бумаги, лежавшие перед ним на тумбочке, и, усмехаясь, спросил:

–  У меня вопрос к свидетелю и трибуналу: как это так, что в нашу советскую деревню Андреевку - и нет дороги?

–  Обычное бездорожье, - напористо продолжал Степугин.

–  Товарищ подполковник, - обратился к нему председатель трибунала.

–  Я уже четвертый год подполковник!
– перебил его Степугин.
–

И хочу сказать прокурору, что он всю войну просидел в тылу, во Владивостоке, ходил по тротуарам и мостовой, а мы в это время всласть, досыта на… с бездорожьем (он употребил крепкий глагол) на Западном и на Калининском фронтах, да и на Украине в сорок четвертом! Грязи по колено! И вся техника засела! И не только в Андреевку - в тысячи наших деревень не было и нет дорог! К тому же, может, она намылилась в самую распутицу? Может, у нее там были внуки?
– предположил он.

–  Товарищ подполковник, - опять вступился председатель.
– На вопрос прокурора относительно дороги все-таки пусть ответит свидетель.

Он посмотрел на меня:

–  Давайте, Федотов!

–  Старуха намылилась в Андреевку, - твердо произнес я.
– Возможно, у нее там остались внуки. Почему действительно там не было дороги, я точно не знаю, об этом и в частушке ничего не сказано. Может, действительно, это было в самую распутицу. Но ни в какую Америку малограмотная старуха и не собиралась, она даже и не знает, где она находится, - повторил я за подполковником.

–  Это сговор!
– убежденно сказал прокурор.
– И котенку слепому ясно, что это сговор и все шито белыми нитками!

–  Прошу занести показания свидетеля в протокол, - продолжал подполковник.
– В Андреевку! Никаких Америк там не было! Записывай!
– приказал он лейтенанту-секретарю.

–  Еще вопросы к свидетелю Федотову есть?
– спросил председатель трибунала.

–  Павел Семенович, это сговор!
– не повышая голоса, упрямо повторил прокурор председателю трибунала, но тот снова промолчал.

–  Перед нами не только расследование поступка старшего лейтенанта Щербинина, перед нами - организованная антисоветская группа, которую так рьяно защищает и покрывает подполковник, и потому я настаиваю на необходимости дополнительного и более тщательного дознания.

–  Идите, Федотов, - не глядя в мою сторону и тяжело вздохнув, разрешил мне майор, председатель трибунала.

Уже выходя из тамбура палатки, я услышал твердый голос подполковника:

–  Если в его показаниях будет записано "в Америку", я напишу особое мнение! Я вам всем мозги раскручу! Я гвардии подполковник, а не попка и не хер собачий!