Журнал Наш Современник 2009 #3

И вытолкнул, распахнув дверь, на улицу.

Часть шестая ПРОБУЖДЕНИЕ 1

Марина прискакала из гостей очень скоро. Явилась, наверное, к себе домой, а Бориса нет, вот она и рванула сюда.

Глебка сразу встал, как она вошла, выключил компьютер, накинул курточку, шагнул к порогу. На улице как бы мимоходом, о малозначительном чём-то, сказал, что Борик отъехал на несколько дней, совсем неожиданно, за ним пришла военная машина, и это, конечно, было вранье, потому что Глеб не знал, каким транспортом убыл брат.

Требовалось, он чувствовал, быстро пройти, проскочить через это объяснение, отвлечь Марину, и он улыбнулся, придумав даже для себя неожиданный ход.

— Слушай, — спросил, — а ты знаешь такие стихи… Там есть слова… "Молчи, надейся и терпи".

Марина вопросительно посмотрела на Глебку. Потом, ничего не прибавив, стала читать наизусть:

— Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои — Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, — Любуйся ими — и молчи.

Глебка подумал — это все, но Марина не остановилась. Стихотворение было длинное, и она его знала, да как! И читала-то красиво, будто и не Дылда вовсе, а неизвестно какая артистка. Особенно если, как сейчас, в сумерках — света на улице нет, и она будто размытая тень движется рядом. А голос ясный, выразительный.

— Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, — Питайся ими — и молчи.

Она читала не спеша, неторопливо, как шли они сами, и Глебка странно себя ощутил — до сих пор такого, с ним не случалось — вроде он омытый чем-то идет, спокойный такой, и каждому слову внимает ясно, хотя раньше таких выражений никогда не слышал. А Марина-то! Она будто преобразилась, и правда став тенью — движется неслышно, ни единого шороха из-под ног, будто плывет по воздуху. И слова стихотворения произносит как заклинание.

Лишь жить в себе самом умей — Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, — Внимай их пенью — и молчи!…

Она умолкла, но продолжала двигаться так же бесшумно, той же тенью, словно преобразившись, вовсе не торопилась вернуться оттуда, где была, из стихотворения, сюда, в их обыкновенный городок, на знакомую улицу, на этот тротуар, бывший когда-то асфальтированным, а теперь превратившийся в разбитую, с яминами, неширокую полосу для прохода.

И тут Глебка услышал, что Марина снова зашаркала подошвами, закачалась, как все люди, да еще и чихнула. Чудесное ощущение оборвалось и исчезло, он и себя сразу почувствовал обыкновенным, а вовсе никаким не чистым. Успел, словно хватаясь за что-то, спросить:

— Как это? Мысль изреченная есть ложь?

Откуда-то сверху она улыбнулась — Глебка почувствовал это. Сказала посторонним голосом:

— Еще поймешь.

— Почему? — удивился он.

— Потому что настанет еще твое время. Не гони.

Он не обиделся, такие замечания надо пропускать. Глеб сунул руку в карман, вытащил три сотенные зеленые бумажки, протянул их Марине, сказал нарочито повелительным, строгим голосом:

— Это Борис передал. Велел, чтоб ни в чем себе не отказывала. Усмехнулся, придумывая на ходу:

— И была в порядке.

2

Дней через пять на Глебкино имя принесли телеграмму: "Встречай посылку с проводником вагон такой-то, поезд такой-то брат". Была суббота, страна гуляла май, и опять набралась целая куча праздников да выходных, так что Глебка даже обрадовался возможности смотаться в большой город, убить время. Указанный вагон обнаружил, возле него на каблучках притопывала молоденькая проводница, и когда Глеб спросил о посылке, она, уточнив его имя и фамилию, протянула ему корешок квитанции, по которой, оказывается, надо было еще получить эту посылку в багажном вагоне.

Вагон этот был первым после электровоза, походил на амбар с широкими воротами, и в них стоял, зевая, молодой же, как проводница, начальник, что ли, этого вагона, который, приняв квиток, кивнул Глебке в угол, где, окутанная авоськой, стояла здоровенная пятилитровая жестяная банка с иностранной наклейкой.

Глеб поднял ее, вытащил на асфальт, прочитал вслух: "Ballistol". Тут же помотал головой, разобрал, что это оружейное масло, но куда столько? В тир, что ли? К Хаджанову?

Спасибо еще, что автовокзал в городе впритык к станции, а то бы Глебка пупок развязал. Пер банку, каждые десять метров останавливаясь — не так тяжело было, как неудобно. Встал в автобусную очередь.

Ну и любопытен же народ наш! Увидев банку, чуть не каждый норовил наклониться, разглядеть, чего там написано. Особенно женская половина. Одна бабка выразилась ясней всех.

— Это у тебя, милок, не подсолнечное масло? Какое-то ненашенское. Бают, всё опять вздорожает.

— Машинное масло, — отбрехнулся Глебка сдержанно.

— О-о, — махнула рукой женщина, — одне машины у них на уме. Да все иностранские: своего-то ничего не осталося!

И тут вдруг затрещало, задымилось — сразу и со всех сторон. У автовокзала притормозила целая стая мотоциклов с бородатыми мужиками в коже — все сверкает, блестит, грохочет, ничего не слыхать. Разговорчивая бабка перекрестилась.

Прямо возле Глебки тормознул мотоциклист — безбородый, ясноглазый. А когда прямо к нему обратился, он понял, что это не парень, а девушка. Почти девчонка.

— Мальчик! — крикнула она. — Краснополянск по этой дороге? Он только кивнул утвердительно.

Девчонка смотрела на него весело — легкая, уверенная, совершенно не здешняя, и все газовала, не отъезжала, чего-то, может, еще хотела спросить. Потом опустила глаза на Глебкин груз, вскинула их с удивлением снова на Глебку, крикнула:

— Ого! Баллистол!

И врубила свой мотоциклище на полную катушку.

Еще минута, и Глебке показалось, что все это видение просто приснилось ему.

К очереди подкатил, подергиваясь, кособокий "пазик". Глебка влез вслед за старухой, взял билет и притаился в заднем углу, подальше от входа.

Его трясло как всех — по дороге даже не районного, а поселкового значения, и он, сам того не замечая, прикрыл глаза, чтобы из мрака выступила снова эта яркая картинка: веселое круглое лицо, запакованное наглухо в блестящую, дорогущую мотокаску, широченный сверкающий корпус невиданного мотоцикла и, конечно, приветливая улыбка.