Журнал Наш Современник №3 (2004)

— Озаботь… Они ЗАПЛОТЯТ —

И в расчете, лешаки!

Сядут в верхние палаты,

Будут думать-ПОЛАГАТЬ,

Сколь накласть себе зарплаты,

Чтоб послаще погулять…

Кто-то скажет: не о политике тут речь. Позволю не согласиться. Не просто о политике — о большой политике, где-то и кем-то хорошо продуманной. О политике, направленной на разложение молодого поколения, которому опре­делено судьбой или спасти Россию, или исчезнуть вместе с ней.

Иногда в разговор со своим героем О. Фокина включается сама, если видит, что в данной ситуации возразить неправому, вразумить заблуждаю­ще­гося — некому. Особенно если разговор не о “правильном” пиве, к примеру, а опять же о политике, исключающей, как это ни парадоксально звучит, возможность простого народа, особенно сельского, влиять на политику “царящих-правящих” (выражение поэта), требовать от них служения не кучке воров, а всему народу. Любопытно, что слишком откровенное русское слово “воров” в печати и на телевидении быстро было заменено на более благозвучное, позаимствованное у “партнеров” из-за бугра, словечко “приватизаторов”. Когда же “народ-языкотворец” (В. Маяковский) обратил его в “прихватизаторов”, то заменили и его — на “олигархов”: дескать, пока чернь разгадает, что сие означает, придумаем что-нибудь и еще…

Герой стихотворения, о котором речь пойдет ниже, очень быстро понял, что такое свалившаяся на его голову “демократия” (в Государственной думе ни одного депутата от земли — только “профессионалы” с асфальта), понял и пришел к выводу, что противостоять ей все равно что мочиться против ветра, и полностью отключился от общественной жизни, стал классическим обывателем.

— А зачем, — говорит брат, —

Груз забот на себя брать,

Если только Москва — мозг,

Остальная страна — хвост?

Не пристало: в хвосте — мысль!

Завелась — хвостану: — Брысь!

Поэт вразумляет брата:

— Рубишь — силой слепых рук,

На котором сидишь, — сук!

А своя голова где?

Брат, бравируя своим выбором, отвечает:

— А своя для других дел:

На своей шевельну мех,

Плескану первача — эх!

И без дум, без забот — спать…

Нас таких по стране — рать!

И не вешаем мы нос:

Нам велели — не с нас спрос…

…Есть копейка — скорей трать!

Жизнь проходит — чего ждать?

Услышав подобное откровение — не колхозника уже, фермера — “рефор­маторы”, власть имущие, подпрыгнут, наверное, от радости: именно таким они его проектировали, начиная “реформы”, — не коллективистом, а индиви­дуалистом, “единоличником”, безразличным ко всему, что за огорожей его двора, вдобавок — всегда “под балдой”…

А в сторону тех, кто не укладывается в их проект, продолжает держаться за колхоз — косые взгляды и даже угрозы, брань:

Красномясая черная кость,

Научились — совместно! Артельно!

Разжились, развели благодать —

Не задень! Но на то мы и волки,

Чтоб артельным артерии рвать

И кромсать травоядны холки.

О. Фокина не пренебрегла болтовней брата, помня: “Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме”. Выслушала его — поняла: брат обижен на Москву. Для нее он “хвост”, а что думает “хвост” — безразлично даже собаке.

Но дело осложнялось еще и тем, что и для своей деревни брат теперь тоже “хвост”: колхоз-то разгромлен — опять же по подсказке “мозга”… А ведь до того, как это случилось, брат мог с любым “вопросом” прийти в прав­ление, посидеть на общем собрании, поорать вместе со всеми на “руководство”, отвести душу в перепалке с бригадиром… А теперь что? Теперь у брата одна забава: “плеснуть на каменку” (так говорят в Вологде) и “без дум, без забот — спать”. А сон у русских мужиков и без того крепок. И вот, когда они открыли глаза — буквально остолбенели от увиденного: державы, в которой жили как за каменной стеной, нет. Она раздроблена и разграблена. Стали тыкать пальцем в тех, кто изловчился, как говорится, грабануть в обе руки, — в “прихватизаторов” типа Березовского… А тот им: не надо было спать, когда все хватали.

Бабы, тряся пустыми кошельками, с тем же упреком — на мужей. Бурные семейные сцены закипели во всех улочках и переулках… Одну из них, списанную, можно подумать, с натуры, считаю, надо представить читателям:

Жена:

Прозрела на миг

И — в слезы! И в крик!

Муж в лоб себя — хлоп

(Ладонью пока):

— Баран! Остолоп!

Все было в руках!

Мне б, дурню, не пить —

Границы крепить!

Подарков не ждать —

На Карьке пахать…

Жена (при ухвате):

— А ты — демократил!

На что, мол, нам воды

Советской свободы —

Добыли свободку

На девок! На водку!

Нате — пейте,

Сплошь — глупейте,

Чтобы бушин

Рот — по уши!..

В этой избе, как видим, прозрели оба — и муж и жена, хотя и с запозда­нием: “Все было в руках”… Было — и сплыло. Понимая это, вместе с народом страдает и поэт: “Угон авиалайнера — пустяк. Угон страны на современной сцене”.

Вспомнилось близкое по настроению рубцовское заклинание: “Россия, Русь! Храни себя, храни!” Но как? У Рубцова ответа нет. А без него заклинание повисает в воздухе, не побуждает к действию, а может, и к сражению, если стало явным намерение врага Россию погубить.

О. Фокина не была бы О. Фокиной, если бы не дополнила заклинание-молитву Рубцова энергичным призывом:

Россия, Русь! Храни себя сама,

И если впрямь — безвыходно и туго,

Назло врагам сплети себе кольчугу

И бейся за хоромы-терема!

Бейся, убедившись, что “твои сыны хранить тебя не могут”, бейся, не теряя надежду, что они…

Еще с повинною придут

За все перед тобою прегрешенья

И — жизнь не в жизнь без твоего прощенья! —

Стыдясь и каясь, в ноги упадут.

Придут, конечно, не все, а уж в ноги упадут — тем более… Такие, как Кох, Абрамович, и не подумают даже — поэт не обольщается на сей счет. Единственное, что они готовы сделать для России — это положить цветы к ее изголовью…

Но тех, которые придут, “стыдясь и каясь”, верит О. Фокина, будет все-таки больше. Эта вера продиктовала ей одно из самых сильных стихотворений (“Мы всё еще под гору…”), в котором она твердо продекларировала свою гражданственную и патриотическую позицию. Поскольку тираж сборника небольшой и едва ли выйдет какой-то частью за пределы Вологды, приведу стихотворение полностью:

* * *

Мы всё еще — под гору, под гору, под гору!

...Не столь, однако, низенькой высотка была,