Журнал Наш Современник №4 (2001)

Помыкался Кудинов в Вешенской какое-то время, жил у станичников, кто его помнил и приютил (“еще старики живы были, никто его не гнал, не преследовал”), — но потом его вызвали в милицию и предложили оформлять визу на возвращение в Болгарию. Кудинов им ответил: “Я не хочу ни в какие Болгарии. Я хочу здесь получить курень, кусок хлеба, и выписать сюда свою Пелагею.

Она дочь донского казака, значит здешняя, приедет сюда и никакая Болгария мне не нужна”.

И далее разыгралась сцена, о которой Набойщикову рассказал один из офицеров Вешенской милиции, — абсолютно соответствующая характеру Кудинова: в ответ, — рассказывает Набойщиков, “какой-то идиот ему пропел: “Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех”. И тогда Павел Назарьевич схватил в руки графин, который, к счастью, был пустой, и ударил этого идиота графином по голове”.

Только срочный отъезд в Болгарию спас Кудинова от нового судилища.

Это выразительные жизненные детали в характере Кудинова, и они красноречиво говорят о том, насколько сильна была у Кудинова любовь к родине, как малой, так и большой, — ее не смогли испепелить самые тяжкие испытания, выпавшие на его долю.

Уезжал Кудинов из Вешенской с чувством горечи. Еще и потому, что, хотя Шолохова не было в это время дома, находились люди, которые говорили Кудинову: “Я сегодня видел Шолохова, на машине приезжал. И тот-то его видел вчера”, внушали ему, будто “Шолохов знал о том, что Кудинов приехал, и скрывается”.

Этим наветам, свидетельствует Г. Ю. Набойщиков, Кудинов не поверил. Но осадок на сердце остался. С таким трудом добился поездки в Вешенскую ради того, чтобы остаться жить на своей родине, но Дон, Россия его не приняли, а Шолохов не помог.

И тем не менее, как свидетельствуют его письма к Г. Ю. Набойщикову, вернувшись в Болгарию, Кудинов не только не держал зла в отношении родной земли, где провел одиннадцать лет в заточении, но оставался убежденным патриотом России и столь же убежденным поклонником таланта Шолохова.

В 1963 году Павел Кудинов написал Шолохову еще одно письмо — с просьбой о помощи. Они хранится в архиве Государственного музея-заповедника М. А. Шолохова в Вешенской. С годами язык Кудинова становится все более витиеватым и слог его, из-за влияния болгарского языка и недостаточной грамотности в русском, совсем неуклюжим.

“Глубокоуважаемый Михаил Александрович, здравствуйте! Прошло 8 лет как вернулся домой из далекой Сибири, где я в неволе тяжкой провел одиннадцать лет в дремучей тайге... В этом 1963 году, утративши физическую трудоспособность, я встретил 71 год и колхозный труд оставлен, стал я так называемый безработный! Условия жизни в таком возрасте трудно выносимы! И в эти безысходные дни жизни я перемыслил историю первой войны, пролистал-воскресил историю своих георгиевских действий с врагом родины, за что награжден: Георгиевскими крестами 4, 3, 2, 1 степени, Станислава 3 степени с мечами и бантом, т. е. полный бант!”

Достигнув 70-летнего возраста и оставшись без пенсии, Кудинов решил просить Советское правительство назначить ему пенсию как Георгиевскому кавалеру 4-х степеней. “Я очень прошу вас оказать мне содействие относительно полагаемой мне помощи, причитанной пенсии, которой я смог бы питаться хоть крохами, падающими со стола сильных”, — писал он Шолохову.

В пространном изложении этой просьбы состояла первая часть письма. Нам неизвестно, как ответил Шолохов Кудинову, но совершенно ясно, что даже Шолохов, в ситуации, в которой находился Кудинов, не мог выхлопотать ему государственной пенсии.

Вторая часть письма посвящена “Тихому Дону”. “Книгу вашего великого творчества — “Тихий Дон” — имею, — писал Кудинов. — Подробно ознакомившись с содержанием истории восстания в Донском округе, я установил, что в истории этого легендарного исторического события, продолжавшегося 6 месяцев, оперативная часть действий совершенно отсутствует. Все оперативные действия от первого дня тревоги до первого дня соединения с Донской армией написаны и хранятся до сегодняшнего дня. К содержанию истории приложены два экземпляра карты, о расположении двух сражающихся армий, с обозначением частей советской армии и армии восставших. Я очень сожалею, о том, что вы, будучи в Чехии, не использовали ценный момент приобрести этот ценный написанный (типографский) материал”.

Высоко оценивая “Тихий Дон” как “книгу вашего (то есть М. А. Шолохова, а не кого-то еще) великого творчества”, Кудинов обнаружил в ней то, о чем уже шла речь в предыдущих главах, — отсутствие полной оперативной картины Вешенского восстания, поскольку роман писался, фактически, на материале воинского пути только 1-й повстанческой дивизии, руководимой Харлампием Ермаковым.

Кудинов сожалеет, что Шолохов не знаком с “написанными (типографскими) материалами” об оперативном действии армии повстанцев, что он не смог его “приобрести” во время поездки в Чехословакию. Вне всякого сомнения, речь идет об “Историческом очерке” Кудинова, однако, чтобы не подвести Шолохова, Кудинов из цензурных соображений не называет свой очерк, напечатанный в эмигрантском журнале “Вольное казачество”. Ясно также, что у Кудинова сохранились две оперативные карты с места боев.

Далее Кудинов рассказывает в своем письме Шолохову, что “будучи в Сибири... был вызван в Ростовский МГБ, пробыл три года в тюремной камере и часто вспоминал о вас...”. А заключительную часть письма Кудинов посвящает К. Прийме: “Совершенно неожиданно мне пришлось познакомиться с познаваемым (видимо, известным всем) журналистом Прийма Константином Ивановичем. “Полгода вас искал”, — писал он мне в первом письме и отыскал меня через секретаря посольства Павлова... Я, будучи великодушным, на многие его вопросы из содержания “Тихого Дона” отвечал так, как оно было. Но он... написал провокацию самую подлую и даже в болгарской газете”.

Что же это за “провокация” К. Приймы, которая так задела Кудинова? Откуда такое неприязненное отношение П. Кудинова к человеку, который первым, благодаря Шолохову, установил, что руководитель Вешенского восстания жив, и рассказал об этом читателям?

В своей статье “Вешенские встречи”, опубликованной в майской книге журнала “Подъем” за 1962 год и в сокращенном виде в “Литературной газете”, а позже опубликованной в болгарской печати, Прийма привел слова вешенского казака Лапченкова, которые мы уже цитировали выше, о жизни Кудинова в Болгарии: “Там у него семья, жена, княгиня Севская, учительствует, русскому языку учит болгарских детишек”.

Почему казак Лапченков произвел Пелагею Ивановну Кудинову, коренную казачку, в “княгиню Севскую”, одному Богу известно. Следом за рассказом казака Лапченкова К. Прийма цитирует в статье полученное им письмо председателя Михайловского стопанства (колхоза. — Ф. К. ) Ненчо Найденова, который также называет жену Кудинова “Севской”: “Ваш донской из Вешек казак — полковник Павел Лазарьевич Кудинов живьет у нас и робит у нас добре. Робит в садах огородах стопанства с 1956 годины. Имея уже преклонный возраст, а пока падкий до работы, як ударник, и ниякой оплоши за ним нема. И другарка его — учителька Севская — до работы дуже падкая. А письмо ваше я получих и Павлу Кудинову передах...”.