Журнал Наш Современник №9 (2002)

— Не пугай, сами разберемся, — попытался ответить ему в тон Борька. — В “Комсомолку” много хороших девушек попасть хочет. У нас жесткий отбор с учетом всех показателей, — многозначительно добавил он. — Но к краснодарским обещаю тебе самое благоприятное отношение.

— Ладно, ладно. Мы, если надо, то и начальству твоему в Москву позвоним, — продолжал секретарь, — чтобы там чего не подумали про тебя. Чтобы ясно было, что крайком официально выдвигает.

— А чего они подумают? — беззаботно заулыбался Борька. — Я чист как стеклышко.

— Ну и слава Богу, коли чист. Значит, зря болтают.

— Ты это про что? — протрезвел вдруг Борька.

— Иди, иди! Ни про что. Так. Приедешь в Москву, узнаешь. Чепуха все.

Борьке расхотелось кататься на “Чайке” с черноокой дивчиной. Что-то стряслось, пока он тут грелся на солнышке. Теперь ясно, что про тост Минаева надо немедленно доложить. Другие тоже доложат? Ну и пусть. У них свое начальство, а у него свое. Но не главному же редактору ему докладывать. Его, того и гляди, должны снять и перевести на другую работу. Зачем Борьке его положение укреплять? Совершенно не к чему. Нет, надо доложить в ЦК КПСС. Но кому? Высоко не надо лезть. Кто он большому начальству? Друг, сват, брат? Даже заведующий сектором и тот высоковат. Получится, что Банкин отличиться хочет. Не надо. Надо скромнее быть. Но сообщить в ЦК обязательно. Лучше всего через своего референта. Он хоть и новенький, а знакомый старый. Ему расти хочется. К тому же, если за Банкиным вдруг какие грехи обнаружились, то лучше всего его защитить может свой родной инструктор ЦК. Он тебе и бог, и царь, и высший судья.

Итак, хромоногий Тыковлев, и только он. Борьке подумалось, что судьба все теснее связывает их.

* * *

Прилетев на следующий день в Москву, Борька тут же позвонил Тыковлеву. Тот был сух и официален:

— По какому вопросу? В чем срочность? Сегодня не смогу. Заходите лучше на следующей неделе. Я пока буду занят. Да, да и вашими делами в том числе. Обнаружились серьезные недостатки в работе ваших корпунктов в Берлине и Париже. Вы ведь там, кажется, недавно были. Приходится разбираться. Пока не готов сказать что-либо определенное. Через некоторое время я вас и сам пригласил бы на беседу. Вы меня опередили. Если есть что сказать по этому поводу, тем лучше. А-а-а? Вы по другому вопросу. Хорошо. Но и по этому вопросу нам с вами все же придется поговорить. Случай уж больно неприятный. До понедельника.

Трубка щелкнула и начала издавать частые гудки. Было ясно, что Тыковлев еще не знает, как ему поступить с Борькой, и от встречи уклоняется. До понедельника, однако, вопрос, видимо, должен был проясниться, иначе бы он встречи не назначил. Значит, жизни Борьке отмерено до понедельника. А дальше... Что будет дальше? Банкин неожиданно вспотел от волнения. А, была не была! Единова живем. Главное, ничего не менять в своем поведении. За ним, наверное, сейчас смотрят. Боится или не боится? Нервничает или не нервничает? Виноват или не виноват? А что это, товарищ Банкин, глаза у вас сегодня бегают? Хрен вам! Не бегают. Нечего мне бояться. Живу, как и жил. Ничего не заметите. У меня все в порядке.

Банкин решительно набрал номер своей квартиры. Ответила Варя:

— Все в порядке: и дети, и сама. Что это ты раньше срока назад вернулся? Не позвонил из Сочи. Что-нибудь случилось? Я вроде бы ничего такого не слышала. Впрочем, хорошо, что вернулся. Я рада. Соскучилась. Да, да, конечно, соскучилась. Шуба парижская где? Что ты вдруг про нее вспомнил? Где ей быть? В ломбарде, конечно, на лето все меха на хранение в ломбард сдают. Ну, сказала же тебе, что нет этой шубы в доме. Что она тебе далась? Да, кстати, тебя тут на завтра ребята в гости приглашают. В совхоз. На лошадях покататься, в баньке попариться. Я сказала, что тебя нету, на юг уехал.

— Позвони и скажи, что приехал и буду обязательно, — прервал жену Борька. — Ну, надо так, понимаешь. Очень важно срочно с ребятами увидеться и поспрошать кое о чем. В том-то и дело, что надо еще до понедельника. Ты позвони сейчас, а то им лошадей заранее заказывать надо. Пусть мою застолбят, а то дадут какую-нибудь чужую и кусачую. Греха с ней не оберешься.

Банкин, как стал начальником, пристрастился к конному спорту. Им зани­маются, как говорят, по двум причинам. Одни лошадей любят. Другие — на лошадях сидеть и оттуда свысока на всех поглядывать. Этот другой был как раз Борькин случай. Благородный вид спорта, графья, князья, высокие сапоги, стек и шапочка. Что-то особенное. Хоть мы и все товарищи, но я не как все, а как избранные. Другие пусть на брусьях жилы рвут, потеют на марафонских дистанциях, разбивают друг другу носы на ринге. Это не для Банкиных.

Борька был сноб. Он быстро усвоил апломб в суждениях по литературным вопросам. Как бы невзначай давал понять, что говорит всегда о том, что знает лучше других. Козырял знакомствами, любил ходить в компании, где можно было запросто встретиться с сильными мира сего. И в конюшни-то его особенно потянуло после того, как узнал, что любит на лошадях кататься председатель военно-промышленной комиссии при Совмине. Большой человек был Леонид Васильевич. Правда, влезть в компанию председателя не получилось. Рылом не вышел. Зато познакомился с его ребятами рангом пониже. Они его в парашютный спорт стали затягивать. Мол, спорт смелых и решительных. Проверь себя. Слабо прыгнуть? Пришлось раз прыгнуть. Не хотелось, конечно. Но нельзя было не прыгнуть. Засмеяли бы те, кто ждал с пол-литрой внизу. Кое-как заставил себя отделиться от самолета и доказал себе самому и всем вокруг, что настоящий он парень — не жлоб и не трус. Хотя знал, что обманул и себя, и всех остальных, кто поверил. Но обмануть — это тоже большое искусство. Чтобы обманывать по-крупному, надо быть рисковым человеком. Борька всю жизнь был рисковым парнем, видимо, поэтому и везло ему всю жизнь. Во всяком случае, он в свою звезду твердо верил.

* * *

Конюх сказал, что Борькину смирную кобылу Азу забрал генерал Пластунов. Он подолгу ездить любит. Считай, до вечера не возвратится. А предложить он может Борьке только черного жеребца по прозвищу Сатана из-за крутого и шкодливого нрава. Остальных лошадей товарищи уже разобрали и просили передать, что поскачут в Марьино. Пусть, мол, Борис догоняет. По возвращении в пять будет баня и легкий обед. Так что шофера до тех пор вполне можно и отпустить. Пусть Борис переодевается пока что, а как готов будет, так он Сатану из конюшни выведет.

Перспектива поближе познакомиться с Сатаной Банкину вовсе не понра­вилась. Но деваться было некуда. День как-то с самого начала не заладился. Запоздал шофер — простоял в очереди на заправку. Потом попали в пробку на Рублевке. В результате приехали к шапочному разбору. Ни Азы, ни ребят уже нет. Скачи теперь один в Марьино. Не успеешь доехать, назад поворачивать придется. Толком ни с кем не поговоришь. В бане все после первой ходки нахлестаются водки, а после второй и вовсе соображать перестанут. Ничего так толком и не узнаешь. Зачем, спрашивается, ехать было?

В Банкине начинала закипать злость и раздражение. Нехорошо это. Лошадь чувствует настроение всадника, а лошадь не своя, с норовом. Может, все же лучше не ездить? А что тогда делать? Сесть в машину и вернуться домой? Раньше надо было думать. Водителя уже отпустил. Сидеть здесь до пяти и ждать, пока вернется вся компания? Засмеют, скажут, на Сатану сесть побоялся. Не годится. Все это, конечно, глупости, условности. Но вся жизнь соткана из таких условностей, они, а не ум и расчет зачастую определяют, что происходит с нами.

Завидев Борьку, конь всхрапнул и недовольно покосился на него красным блестящим глазом.

— Ну, ну, не балуй, — стараясь придать хозяйскую строгость и уверенность своему голосу, прикрикнул на жеребца Банкин, кладя руку на шею лошади. — Я двинулся вдогонку за нашими, Петрович, — решительно добавил, обращаясь к конюху, Борька и взлетел в седло. — До скорого!

Сатана резко взял с места и понесся к воротам. У ворот остановился как вкопанный и попытался укусить Борьку за ногу. Получив стеком по животу, вновь рванул вперед, встал на задние ноги и сбросил седока со всего маху на землю.