Журнал Наш Современник №9 (2004)

В контексте этой задачи Александр Сергеевич говорит прежде всего о необходимости отказа от двойных стандартов, ибо двойные стандарты мыслились им не только как политическая проблема, не только безжалостно критиковались им как политологом. Двойные стандарты, их истоки мыслились Александром Сергеевичем как изначальная методологическая презумпция именно философского разума, который стремится с разными мерками подойти к исследованию разных категорий и явлений. Это отказ от просвещенческого универсализма, который Александр Сергеевич считал важнейшим завоеванием современной философии. В методологической преамбуле к своей последней несостоявшейся работе он сформулировал те исходные принципы, которые должны были бы вернуть универсализм философскому Логосу и тем самым утвердить принципиальный отказ от двойных стандартов.

Здесь Панарин утверждает необходимость подхода к России, к исследованию проблем России современной с точки зрения общеевропейской и общемировой. Перед этим — по преимуществу в советский, скрытый период своего творчества — Александр Сергеевич очень тщательно изучал западную философию, фактически идентифицировал себя как западника. Ну и, естественно, как любой русский мыслитель, он стоял перед этой дихотомией западничества и почвы, почвенничества. На мой взгляд, именно в “Пушкинской парадигме”, последней своей методологической работе он, наконец, добился синтеза этих двух начал. К России надо подходить с тех же позиций, что и ко всему остальному человечеству. Россия стоит перед теми же проблемами, перед которыми стоит и остальное человечество. Однако в России, в силу специфики её исторической судьбы, эти проблемы оказались гораздо более остро и драматично стоящими перед нами, чем в других цивилизациях и культурах. А проблемы эти Александр Сергеевич определил так: с одной стороны, это репрессивный характер современного бытия, репрессивный и в отношении личности, и в отношении природы, это трагический разрыв человека с первоначальными предпосылками его бытия, разрыв человека с Космосом, противопоставление Субъекта и Объекта. Далее, это индиви­дуализм, грозящий действительно асоциальными тенденциями, индивидуализм, несущий в себе угрозу ухода социального начала и замены его началом чисто экономическим. Третья проблема — это нигилизм, отрицание ценностного, духовного содержания основ бытия. Перед вызовом этих трёх проблем Александр Сергеевич говорит о том, что западничество, с одной стороны, как эпигонство, как заимствование и копирование западных образцов без уважения к собственному наследию, отрицание ценностей своего культурного достояния неприемлемо для русской истории, для русской культуры. “И реформаторство, нигилистически противо-поставляющее себя прошлому и национальному опыту собственной страны, чревато играми в бисер и холодным бесплодием”, — пишет Александр Сергеевич. Говоря о холодном бесплодии, он имеет в виду, конечно, творческое бесплодие интеллектуалов, стоящих на однозначно западнических позициях. С другой стороны, Панарин стремился также и дистанцироваться от почвенничества-изоляционизма. Он подчёркивал, что позиция прило­жения к России каких-то своих собственных, нигде больше неповторимых закономерностей как раз и открывает дорогу для двойных стандартов, и в интеллектуальном, и в политическом смысле слова. Единственно возможный выход в данной ситуации — это творческая воля к синтезу, идея преемст­венности национального опыта и совре­менности, которая должна питаться национальным опытом, черпать из него, как из резервуара, ценности, необходимые для дальнейшего развития.

Вторая задача, которую ставил перед собой Александр Сергеевич на самом последнем этапе своего творчества, не менее важная — это задача выработать язык философских понятий. Тот аналитический язык, социально-политический и философский язык, на котором можно было бы формули-ровать национальный опыт доступно для всего народа. Ибо когда нет такого языка, национальный опыт либо осмысливается разными группами и распа­дается, рассыпается, утрачивает своё универсальное значение, становится достоянием каких-то локальных сообществ, либо — что особенно трагично — осмысливается внешними интерпретаторами, не всегда доброжелатель­ными, бескорыстными, навязывающими своё собственное агрессивное видение нашей культуры.

Приступая к этой задаче, Александр Сергеевич подвергал критике принцип политической свободы от ценностей; критике очень жёсткой не только с точки зрения политолога, не только с точки зрения человека, имеющего твёрдые убеждения, но именно — я подчёркиваю — именно с точки зрения аналитика и методолога науки. Он утверждает, что чем выше уровень нашей озабоченности, тем выше уровень проникновения в суть вещей, а значит, тем содержательней используемые нами знаки.. Язык познания, его метод не может быть свободен от человеческой ангажированности. Человек познаёт не мёртвые вещи в себе, мир открывается исследователю, философу постольку, поскольку тот увлечен и востребован им. Это был принцип, ведущий Александра Сергеевича, сформулированный ещё в его работах по глобальному прогнозированию. Но наиболее чётко, как методологическую установку, предлагаемую им, философом, он сформулировал это именно в своих последних трудах.

Панарин говорит о том, что именно попытки подходить к языку как к набору пустых знаков, соблазн виртуалистики являются одной из основных угроз, которые таит в себе интеллектуальное сообщество для окружающей реальности. Потому что интеллектуальные игры, чреватые уходом в самодостаточность, несут за собой в мир хаос. Поэтому исходный методо­логический принцип — это забота, это ангажированность исследователя. Александр Сергеевич утверждает, что элементы и процессы мира, не озвученные человеческим голосом, никогда не явят нам ту откровенную истину о мире, которую они способны поведать голосом ангажированной человеческой личности. Таким образом, в основе творчества — сопричастность к другому, забота о другом и, конечно, любовь.

Выбор Панарина — это сопричастность к судьбе своего народа, со-бытие со своим народом. Неоднократно Александр Сергеевич заявлял: “Я остаюсь со своим народом”. Это была его основная, базовая установка. И Панарина — общественного деятеля, и Панарина-мыслителя. Мыслителя, озабоченного в первую очередь реальными проблемами, ищущего в философии способ их разрешения. И, конечно, главная движущая сила его — это служение своему народу, любовь к своему народу. Вот те вечные ценности, которые должны лежать в основе философского творчества; их он черпал из русской культуры.

Александр Сергеевич пишет о православной Софии как о совершенно особом способе познания мира, основанном на действенной любви. В своих исследованиях русской культуры Александр Сергеевич останавливается на её космической целостности. Он считает, что именно в русском космизме лежит онтологическая предпосылка преодоления разрыва между человеком и миром, между субъектом и объектом. Потому что русская культура, прежде всего, основана на любви к миру и человеку как подобию Божьему, несущему в себе вечные законы мироздания, божественные законы мироздания. В то же время Панарин подчёркивал, что в русской культуре, в православии, в образе Бога актуализируются любовь и милосердие. И вот голосом философа, голосом Александра Сергеевича и говорила любовь к своему народу и живая забота, ангажированность проблемами мира, того сложного мира, с которым мы столкнулись на рубеже XX—XXI веков.

Валентин НЕПОМНЯЩИЙ • "Реванш истории" как явление русской культуры (Наш современник N9 2004)

Валентин НЕПОМНЯЩИЙ,

доктор филологических наук

“РЕВАНШ ИСТОРИИ” КАК ЯВЛЕНИЕ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ [1] 1

Все думали не об истине,

но единственно о пользе...

1

#_ftn1

Н. М. Карамзин .

История Государства Российского

Речь в этой книге идет о том, как вести себя нам, России, чтобы помочь Истории — говоря евангельскими словами — “исправить путь”, обрести, если это возможно и ещё не поздно, дорогу более достойную, более человечную, чем сокрушительный и безнадежный прогресс современного мира.

Я не историк, не политолог, не экономист. Я поделюсь впечатлениями и мыслями по поводу темы, думать о которой меня научил Пушкин, которая составляет философский стержень и воплощает дух монолитного и многосоставного труда А. С. Панарина, на научном языке выражающего внятную, может быть, самому простому человеку — ибо естественную для него до невыразимости — общую интуицию безмолвствующего народа.

“Реванш Истории” — книга необычайно густая по тематическом составу, плотная и тонкая по мысли, простая и ясная по общему смыслу и выводам, внешне академичная, часто тяжеловатая лексически и стилистически, но внутренне словно бы дрожащая от сосредоточенного темперамента; иногда страстная, как юношеский порыв, порой патетическая, как проповедь или пророчество. Она спешит (отсюда и издержки стиля) поведать всё с наивозможной полнотой и как можно скорее, будто автор жаждет достучаться во все двери, докричаться до всех ушей, взволновать все сердца и убедить все головы задуматься. “Ибо как во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех” (Мф. 24, 38—39).

В самом деле, наверное, только на библейском языке возможно адекватно определить и описать, что происходит в последние десятилетия с человеком, с его сознанием и душой, с человечеством и его культурой — понимая под культурой не что иное, как сферу ценностей , вне которых существование человека перестает быть человеческим. Мы живем, показывает “Реванш Истории”, в эпоху жестокого мирового стресса, духовного кризиса, которым знаменуется конец человекобожеских иллюзий и самонадеянного оптимизма постренессансной эры, именуемой Hовым временем. Панарин видит, как за фасадом успехов рушатся утопические мечты о реконструкции собственными кустарными средствами утраченного Рая; как истекает срок господства позитивизма с его ползучей логикой и психологией свиньи под дубом; как совершается крах детерминистского прогрессизма с его прометеевско-фаустовскими претензиями; как на наших глазах гибнет миф всеобщей вестернизации в качестве универсального способа осчастливить человечество в технологическом Эдеме. Процессы этого распада и гниения порождают свои продукты: в мировоззренческой сфере — пост­модернизм с его всеобщей относительностью, отказом от категорий истин­ности и ценности, а в сфере практики, стратегии — людоедскую концепцию “золотого миллиарда”, делящую человечество на счастливых обитателей вестернизированного рая и прозябающих за его оградой изгоев.