Журнал «Вокруг Света» №02 за 1971 год
Шрифт:
Она взяла бинокль и умело навела его на лицо офицера, который умолк и ждал сигнала, чтобы продолжать.
— Я готова, — сказала она.
Офицер возобновил чтение, и мисс Гомес громко, четко и уверенно начала говорить что-то непонятное — я испанского не знаю. Это продолжалось минуты две.
Затем офицер подошел к судейскому столу, и стенографистка прочитала запись слов мисс Гомес.
— Да, я читал именно это, — подтвердил офицер.
Сэмуэлс предложил обвинению допросить свидетельницу, но эксперименты, поставленные прокурором, только подтвердили, что она одинаково хорошо читает по губам и английскую и испанскую речь.
После мисс Гомес Сэмуэлс вызвал свидетелями и остальных наших чтецов по губам. После допроса председатель суда сказал,
— Благодаря снисходительности суда и вопреки усилиям уважаемого представителя обвинения мы доказали поразительную точность, с какой можно читать по губам и с какой, в частности, читают представленные суду свидетели. Свою защиту мы будем строить, исходя из этой предпосылки и еще из одной, которую до этого момента мы не считали нужным делать достоянием гласности, а именно — в фильме были сняты не актеры, а непосредственно те люди, которые названы в нем их полными именами и фамилиями. В этом фильме нет ни единого игрового кадра, он носит чисто документальный характер и представляет собой ряд эпизодов, действительно имевших место и снимавшихся на пленку непосредственно, а затем смонтированных наиболее выигрышным способом!
Зал изумленно зашумел, а прокурор растерянно выкрикнул:
— Это нелепость! Какая могла быть документальная съемка...
Не обращая внимания на шум и протесты, Сэмуэлс вызвал меня. После обычных предварительных вопросов мне было позволено дать объяснения так, как я хотел. Судьи, хотя и были настроены враждебно, вскоре так заинтересовались, что отклоняли все бесчисленные возражения, с которыми то и дело выступал прокурор. Насколько помню, я коротко изложил нашу историю и закончил примерно так:
— Выбрали же мы такой путь потому, что ни я, ни мистер Лавьяда не могли уничтожить его изобретение, так как оно все равно было бы неизбежно повторено. Мы не хотели и не хотим, чтобы этот аппарат секретно использовался нами самими или каким-нибудь узким кругом лиц в своекорыстных целях. — Тут я посмотрел на судью Бронсона, известного своими либеральными убеждениями. — Со времени последней войны все исследования в области атомной энергии ведутся под эгидой номинально гражданского органа, но в действительности — «под защитой и руководством» армии и флота. Эта «защита и руководство», как, несомненно, подтвердит любой компетентный физик, сводятся к дымовой завесе, за которой прячутся тупой консерватизм, глубочайшее невежество и бестолковость. Любая страна, если она, подобно нашей, по глупости положится на окостенелые формы милитаристского мышления, неизбежно должна отстать в развитии науки. Мы твердо убеждены, что даже малейший намек на потенциальные возможности открытия мистера Лавьяды при существующем в нашей стране режиме тут же привел бы к немедленной конфискации патента, который он попробовал бы взять на него. Вот почему мистер Лавьяда не захотел взять патент и не возьмет его. Он, как и я, считает, что такое открытие не может принадлежать одному человеку, группе людей или даже целой стране — оно должно принадлежать всему миру, всему человечеству. Мы знаем и готовы доказать, что внутренней и внешней политикой нашей страны руководят из-за кулис тайные группировки, которые ради личных целей извращают политические теории и пренебрегают человеческими жизнями.
В зале стояло тяжелое, полное ненависти молчание.
— Слишком долго секретные договоры и ядовитая лживая пропаганда определяли мысли и чувства простых людей; слишком долго украшенные орденами воры грели руки на самых высоких должностях. Аппарат мистера Лавьяды сделает предательство и ложь невозможными. И все наши фильмы были сняты ради достижения этой цели. Вначале нам нужны были деньги и известность, чтобы показать людям всего мира то, что, как мы знали, было истиной. Мы сделали все, что было в наших силах. А теперь бремя ответственности ложится уже не на нас, а на этот суд. Мы невиновны в измене, мы невиновны в клевете и обмане, мы невиновны ни в чем, кроме глубокого и искреннего
желания служить человечеству. Мистер Лавьяда просил меня сообщить от его имени суду и всему миру, что его единственным желанием было передать свое открытие в руки всего человечества, но до сих пор он не мог этого осуществить.Судьи молча смотрели на меня. Зрители замерли на своих стульях, от души желая, чтобы меня без дальнейшего разбирательства пристрелили на месте. Под блестящими мундирами прятался страх и кипела ненависть, а репортеры строчили в блокнотал наперегонки со временем. У меня от напряжения пересохло в горле. Эти две речи, которые Сэмуэлс и я отрепетировали накануне, были искрой в пороховом складе. Что последует теперь?
Сэмуэлс умело воспользовался паузой.
— С разрешения суда я хотел бы указать, что мистер Лефко выступил сейчас с некоторыми заявлениями. Да, поразительными заявлениями, но тем не менее они легко поддаются проверке, которая либо полностью подтвердит их, либо опровергнет. И она их подтвердит!
Он вышел и через несколько минут вкатил в зал аппарат. Майк встал. Публика была явно разочарована. Сэмуэлс остановился прямо против судей и чуть-чуть отодвинулся, заметив, что телеоператоры наводят на него свои камеры.
— Мистер Лавьяда и мистер Лефко покажут вам... Полагаю, обвинение не будет возражать?
Он явно провоцировал прокурора, и тот было встал, нерешительно раскрыл рот, но передумал и снова сел.
— С разрешения суда, — продолжал Сэмуэлс, — нам необходимо пустое пространство. Если судебный пристав будет так добр... Благодарю вас.
Длинные столы были отодвинуты. Сэмуэлс продолжал стоять на прежнем- месте. Взгляды всех присутствующих были устремлены на него, а он простоял так еще несколько секунд, а потом отошел к своему столу и сел, сказав официальным тоном:
— Мистер Лефко!
Теперь все взгляды сосредоточились на Майке, который молча встал возле аппарата. Я откашлялся и сказал:
— Судья Бронсон...
— Я вас слушаю, мистер Лефко.
— Ваша беспристрастность известна всем...
Он недовольно нахмурился.
— Не согласитесь ли вы послужить мишенью для аппарата, чтобы всякие подозрения о возможности обмана были заранее устранены?
Он подумал, а потом медленно наклонил голову. Прокурор попробовал запротестовать, но его протест был отклонен.
— Не скажете ли вы, в каком месте и когда именно вы были? Так, чтобы вы сами помнили все точно и в то же время могли бы с уверенностью утверждать, что там не было ни посторонних свидетелей, ни скрытых камер.
Он задумался. Шли секунды. Минуты. Напряжение достигло предела. Наконец он сказал негромко:
— Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Одиннадцатое ноября.
Майк сделал мне знак, и я спросил:
— Какой-нибудь точный час?
Судья Бронсон посмотрел на Майка.
— Ровно одиннадцать часов. Час, когда было объявлено перемирие... — После небольшой паузы он добавил: — Ниагарский водопад.
Я услышал в полной тишине пощелкивание рукояток настройки, и Майк снова сделал мне знак.
— Необходимо погасить свет. Смотреть следует на левую стену. Во всяком случае, в ту сторону. Мне кажется, если бы судья Кассел немного подвинулся... Мы готовы.
Бронсон посмотрел на меня, а потом на левую стену.
— Я готов.
Люстры погасли. Телеоператоры раздраженно заворчали. Я тронул Майка за плечо.
— Ну-ка, покажи им, Майк!
Мы все в душе любим театральные эффекты, и Майк не составляет исключения. Внезапно ниоткуда возникли гигантские неподвижные каскады. Ниагара. Я услышал судорожные вздохи ужаса, когда прямо под нами разверзлась сверкающая бездна. Вниз, вниз, вниз, пока мы не оказались у самого края безмолвного водопада, жуткого в своем застывшем величии. Я знал, что Майк остановил время точно на одиннадцати часах. Он панорамировал на американский берег. Там стояло несколько туристов. Их замершие в самых неожиданных позах фигуры производили почти комическое впечатление. На земле белел снег, в воздухе висели снежные хлопья. Время остановилось.