Журнал «Вокруг Света» №02 за 1991 год

В декабре 1973 года военный транспортер перевез останки дерева в Ниа-мей, в музей. Перевозкой руководила специальная комиссия. Через четыре года открыли мавзолей.

— А что сейчас на том месте, где росла акация? — задаю вопрос.

Альбер протягивает фотографию:

— Металлическое дерево — нечто вроде памятника и ориентира одновременно. Должно же что-нибудь указывать караванщикам путь в безводной пустыне Тенере.

Ниамеи Сергей Кондаков Фото автора

Сенегал без баобабов

В еликаны саванны — гордость страны, ее символ. Я был в Сенегале в сухой сезон, когда опали листья и коренастые богатыри-баобабы предстали в своей обнаженной красе. Я любовался короткими, могучими стволами и переплетенными, корявыми, узловатыми ветвями, среди которых виднелись остатки удивительно больших гнезд из сучьев. Тростинками кажутся рядом с баобабом и пальмы, и акации.

В Музее естественной истории в Лондоне я видел срез американской секвойи с датами, соответствовавшими тому или иному кольцу — от эпохи Александра Македонского до наших дней. Подобных срезов баобабов я нигде не видел. Возможно, их и нет, так как сердцевина дерева — хранилище воды в сухой сезон — непрочна и быстро разрушается. Но я подумал: а можно ли найти в сенегальской саванне гиганта, который жил во времена экспедиции финикийцев, что обогнули мыс Доброй Надежды по распоряжению египетского фараона Нехо еще за шесть столетий до нашей эры? Оказалось, что можно: срок жизни баобаба — четыре-пять тысяч лет.

Я спросил сенегальских знакомых, нет ли в саванне какого-нибудь баобаба-деда, самого толстого из всех, не устроили ли из него какой-нибудь достопримечательности? «Нет, у нас и так достаточно больших баобабов»,— ответили мне. Затем я все же нашел в справочнике упоминание о самом большом сенегальском баобабе, который не могут обхватить пятнадцать человек. Он расположен около города Кедугу в восточной части страны. Современник египетских пирамид...

Молодые побеги баобабов едят, как спаржу. В пищу идут свежие и вареные листья. Используют и сухие листья, и молодые корни. Мякоть плодов, так называемый «обезьяний хлеб», растирают в виде муки и пекут лепешки, богатые кальцием и витаминами. Из зерен выжимают масло. Различные части баобаба используют и в качестве медикаментов, и для изготовления амулетов. Новорожденных присыпают порошком, приготовленным из листьев дерева.

В дуплах баобаба хоронят народных сказителей-гриотов — подальше от кладбищ, чтобы не сделать землю навсегда бесплодной. Гриоты — особая каста, из которой выходят трубадуры-певцы, составители генеалогий, советники и шуты при царьках, но также воры и жулики. Их боятся, их презирают, но им платят. Некоторых из них хоронят в баобабах. Для нужд современных антропологов кое-кто из местных жителей крадет из могил-баобабов черепа, где они сохраняются десятилетиями, а может быть, и больше, в то время как скелеты на кладбищах быстро превращаются в прах.

Лет сто назад саванна подходила к реке Сенегал. Сейчас уже и за десятки километров от нее баобабы исчезают, сменяясь чахлыми зонтичными акациями и колючим кустарником. Сахара неумолимо движется на юг. Сумеют ли баобабы выдержать ее натиск?

Дакар

Алексей Васильев Фото автора

Кумба значит лемур

П альмовый краб жил прямо под нашей хижиной, имел там нору и поутру выползал на улицу городка на острове Нуси-Бе; щелкал клешнями, вращал страшноватыми глазами-рогульками, похожими на перископы, словно раздумывая, чем же ему заняться. Головы у него не было видно, была только прочная костяная грудь цвета огня, клешни тоже были раскаленно-красными, очень хваткими, а спина, сам панцирь — квадратный, тяжелый, похожий на щит тевтонского рыцаря — темный. Характер краб имел агрессивный — ни перед чем не остановится, но своего добьется, и кокосовый орех обязательно добудет и расколет — на то краб и зовется пальмовым. Двигается он неохотно, чуть что — тормозит «лаптями», садится на зад, задирает клешни и начинает ими грозно щелкать. Звук — металлический, боевой, клешни такие, что если ухватит кусок кожи — вырвет кусок кожи, если ухватит кусок мяса — вырвет кусок мяса. А если бой, то приемы краб знает не хуже крестоносца — все время старается развернуться так, чтобы клешни оказались перед противником, совершает лихие прыжки, повороты, кульбиты, ловко уходит от ударов, а нырки — ну как у боксера на ринге.

Вечером, когда воздух начинал стремительно густеть, наливался плотным серым цветом, на мокрую береговую полосу из океана выползли крабы.

Их приносила очередная волна: она плоско уползала назад, и на твердом сыром песке оставались несколько булыжин, которые поначалу действительно казались гладкими, хорошо обкатанными камнями, но потом у них вдруг появлялись крепкие кривые ноги, весьма ловкие, и эти камни начинали проворно двигаться вверх — прочь от очередной волны.

Причем камень часто двигался сам по себе, а тень, которая должна быть неотрывно связана с ним, сама по себе — происходило нечто странное и неведомое. В это время море вновь выкатывало очередную порцию камней.

Море задвигалось, сделалось шумным, каким-то суетливым, прибой не просто выкатывал на берег камни — начал выбрасывать их валом, крабы сами лезли в руки. Видя людей, они не останавливались, а шли прямо на нас, и было сокрыто в этом движении что-то жутковатое, враждебное и одновременно рождающее охотничий восторг.

Шуршали волны, песок играл тенями, поблескивал слабо, радужно, таинственно, отовсюду несся каменный скрежет — отнюдь не таинственный и все-таки загадочный, как, собственно, и сам выход крабов из океана на берег. Из-за горбатой, круто стесанной книзу горы поднялась луна.

Звезды, проступившие в воздухе и заигравшие яростно, погасли, неожиданно сделались серенькими, рядовыми, очень обычными и знакомыми — таких звезд полным-полно и у нас; на макушке одной из пальм заполошно заорал попугай — видать, его испугал проголодавшийся едок в костяном панцире. Отзываясь на крик, луну накрыла большая бесшумная птица, похожая на сову, только крупнее — птица была совершенно черная, под цвет ночи, если бы она не отпечаталась на зеленом лунном диске, мы бы ее не заметили. Потом невдалеке кто-то застонал, к стону примешался жалобный скулеж — ночная жизнь вступила в свои права. Сколько в ней будет съедено, сколько птичьих и звериных душ искалечено, сколько желудков будет набито, а сколько, наоборот, останется пустыми — не сосчитать.

Недалеко от Нуси-Бе есть еще один крохотный, зеленый, отрезанный от мира большой водой островок Нуси-Кумба, по-своему счастливый, по-своему несчастный, с населением, которое можно пересчитать по пальцам — мы видели только одну рыбацкую деревушку, больше на Нуси-Кумба поселений нет, но знают этот остров на Мадагаскаре, по-моему, все без исключения, потому что остров такой в мире только один.

Остров Нуси-Кумба — знаменитый заповедник лемуров. «Кумба» по-мальгашски и есть «лемур». Добраться до острова можно только на катере. Нам выделили новенький, с хорошо отлаженным дизельком катер, укрытый сверху полосатым тентом, и мы спешно погрузились на него, положили сырую рыбу — толстого, с вялым выражением в угасших мертвых глазах капитана метровой длины, полтора десятка алых, грозно ощетинившихся перьями окуней, еще полтора десятка каких-то неведомых серых замухрышек, сильно проигрывавших своими красками ярким окуням, но на вкус оказавшихся очень сладкими и сочными, погрузили ящик с кокой, ящик с минеральной водой, большую связку бананов, сорванную прямо с дерева, и отплыли.