Журнал «Вокруг Света» №03 за 1980 год
Шрифт:
Под руками путаница красного телефонного провода, частью обгорелого. Блестящая, покрытая никелем, совершенно не тронутая ржавчиной пружинка. Конское копыто с мослаком. Еще кости, непонятно чьи. Пустые патронные подсумки... Один подсумок изрезан на полоски... Давно, бродя с товарищами в каменоломнях, мы находили куски проволоки с обгорелой на них кожей. Может, ее мочили, эту кожу, а потом распаривали на огне и пытались жевать?
Не знаю, сколько я провел времени у этой стены, помалу продвигаясь все дальше и дальше. Смотрю, свеча от меня уже далеко. И осталось ее на три пальца... Вот так и теряют люди под землей голову. Еще немного посмотрю — и на выход.
Свечу поставил на камень поближе. Вроде бы хорошо
...Уже в середине июня светильников почти не осталось. Для освещения шло содержимое «зажигательных бутылок». В какой-то из подземных камер, здесь или в другой каменоломне, был целый склад этих бутылок, и люди ими пользовались. Это было опасно, так как при соприкосновении с воздухом горючее вспыхивало, — случались несчастья, до сих пор памятные старым керчанам. Но все равно, как ни приспособлялись умельцы, света становилось все меньше и меньше. Под конец лишь где-нибудь в дальней камере мерцал крохотный, с зернышко, язычок огня или в штольне на повороте коптил потолок резиновый факел, единственный на десятки метров. И если в «каганце» иссякало горючее или огонь вдруг гасила взрывная волна... не так-то просто было его снова зажечь...
В других каменоломнях тишина обрывалась то глуховатым стуком телеги наверху, то гулом проехавшей неподалеку машины. А здесь тишина длится и длится. Только шумит в ушах кровь... Ты слит с безмолвием и чернотой. Тьма вокруг. Она простирается в толще камня, сквозь тебя и на немыслимые тысячи километров окрест. Это совершенно особый мир, мир тьмы, не имеющий измерения.
Человек привыкает ко всему. Старший лейтенант М. Г. Поважный, заменивший полковника С. А. Ермакова на посту командира гарнизона Малых каменоломен, рассказывал, что он и его товарищи знали на своей территории каждый угол и поворот и, привыкнув, пока совсем не ослабели, ходили обычным шагом. Но часто тьма вдруг отталкивала. Отбрасывала. Ударяла и опрокидывала. Бывало, люди сталкивались в темноте и разбивались в кровь.
Ободряюще тарахтит спичечный коробок. Вспыхивает спичка. Тьма озаряется. Я выхожу из этого состояния в знакомый мир.
Поднимаюсь, отряхиваюсь и с некоторым недоумением гляжу на выход из камеры, разделенный надвое каменной полуразрушенной стенкой. Куда мне идти — направо или налево? Вон у выхода на стене начертан углем знакомый знак. Помнится, когда я сюда заворачивал, это изображение было с правой стороны. Значит, надо выходить налево. Да, да, вот еще одна примета — трещина в потолке. Заходя, я стукнулся макушкой о кровлю, присел, вскинул взгляд — как раз надо мною была черная зигзагообразная трещина. Все ясно. Вперед!
Со свечой слишком скоро не пойдешь: приходится прикрывать пламя ладонью. Но ничего. Главное, знать, что шагаешь правильно. Скоро появятся знакомые рисунки, а там... Но постой, постой! Туда ли я иду? Передо мною на стене — фрегат с развернутыми парусами. Его я вижу впервые. Надо вернуться!
Вернулся на прежнее место, начал осматриваться... Пламя свечи дрожит на желтоватых поставах, на бугристой, исчерченной трещинами кровле; справа, слева — черные вырезы ходов. Куда же идти?
На полпути к выходу, на верном уже пути, я успел заметить еще одну надпись. Внизу стены корявыми и слабыми буквами было выведено: «Смерть фашис...» Почему, думалось мне, второе слово оборвано? И почему написано так низко, почти у пола? Может, человек писал лежа, из последних сил?..
Эта надпись и другие, уже знакомые, опять догоняли меня, кидались справа и слева живыми голосами. Они словно спешили со мной на поверхность, спешили, не могли поспеть и, оставаясь в темноте, кричали вослед, чтобы я не забыл о них.
А наверху была глубокая ночь, полная звона сверчков. Город спал. Один
лишь в ночи не спал, качался, опадал и вставал снова далекий вечный огонь на горе Митридат.Теперь не дает покоя мысль: может быть, нужно делать фотоальбом «Говорят камни Аджимушкая»? Они действительно говорят, и надо, чтобы их услышало как можно больше людей. Об этом у нас был разговор с заведующим Аджимушкайским филиалом Керченского музея Сергеем Михайловичем Щербаком. Альбом будет иметь силу подлинного документа. И может быть, кто-то из старых керчан, глядя на эти рисунки и надписи, вспомнит самого себя, соседа или воинов, с которыми пришлось сидеть у подземного костра. Вспомнит и скажет о них свое слово.
Василий Маковецкий \ Фото А. Маслова
Остров в грозном море. А. Фальк-Рённе
«Вас ждет хумпус-бумпус»
Вот уже десять дней судно «Керамик» бороздит океан, направляясь из Новой Зеландии в Панаму. Поздним вечером, когда мы с радистом Гнистеном доигрываем очередную партию в шахматы, в приемнике вдруг раздаются слабые позывные. Радист поворачивается и, положив ладонь на телеграфный ключ, выстукивает несколько сигналов. Тотчас же из приемника послышались новые звуки морзянки...
— Вызывает станция на острове Питкерн, — поясняет радист. Он прислушивается, и на бумаге появляются слова: «ВЫЗЫВАЕТ ТОМ КРИСЧЕН ПИТКЕРНА ТЧК РАЗЫЩИТЕ ПАССАЖИРА ЗПТ СЛЕДУЮЩЕГО НА ОСТРОВ».
— Пассажир сидит рядом со мной, — выстукивает Гнистен в ответ.
Наступает небольшая пауза. Я очень волнуюсь: если не удастся сойти на берег сейчас, придется плыть на «Керамике» в Панаму еще двенадцать суток, оттуда через Лос-Анджелес снова возвращаться на самолете через океан в Новую Зеландию, чтобы три месяца спустя сделать еще одну попытку высадиться на Питкерне. А мне необходимо попасть туда: ведь на острове живут потомки мятежников с «Баунти». Ради поисков следов «Баунти» я и совершаю свое путешествие по Южным морям.
Волноваться мне приходится недолго. Через несколько минут радист на острове выстукивает: «ЛЮБИТ ЛИ ПАССАЖИР ХУМПУС-БУМПУС?»
Радист вздыхает:
— Радиотелеграф на Питкерне — самая удивительная станция в мире. Случается, что Том запрашивает концовку какого-нибудь фельетона или рассказа, помещенного в новозеландских газетах. Надо думать, остальные островитяне сидят вокруг Тома и жадно поглощают все новости.
Мы запрашиваем Тома, что значит «хумпус-бумпус». Быть может, что-нибудь, связанное с высадкой на остров?
Он отвечает: «ХУМПУС-БУМПУС БАНАН С КОРНЕМ САЛЕПА ЗПТ ЗАВЕРНУТЫЙ ПАЛЬМОВЫЕ ЛИСТЬЯ ЗПТ ЗАЖАРЕННЫЙ НА СКОВОРОДЕ В МАСЛЕ ТЧК ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ПИТКЕРН ТЧК ПОГОДА НЕВАЖНАЯ ПЫТАЮСЬ ПРИНЯТЬ ТЕБЯ НА БЕРЕГ ТЧК ЗПТ ХОЧЕШЬ ЛИ ХУМПУС-БУМПУС ОТВЕЧАЙ». Я готов согласиться съесть что угодно, только бы меня приняли на острове. Позднее мне пришлось не раз отведать излюбленное блюдо островитян, оно там очень популярно. Конечно, о вкусах не спорят, но что до меня, то хумпус-бумпус кажется необыкновенно противным.
Далеко в открытом океане, там, где горизонт сходится с водой и где уже нельзя разглядеть кружащихся в небе чаек, лежит остров Питкерн. Только к полудню следующего дня мы замечаем впереди черное пятно. Постепенно пятно увеличивается, и, когда после полудня мы приближаемся к острову, взору открывается светлая полоса прибоя вдоль побережья. Одиноко, словно корабль, давно покинутый своей командой и гонимый волею стихии в открытое море, плывет Питкерн в безбрежном океане.
Часа три мы стоим в четырех морских милях от берега, на который с востока набегают тяжелые волны. Капитан протягивает мне бинокль: