Журнал «Вокруг Света» №03 за 1980 год
Шрифт:
Один из них, Рагнар Лудборг, в июне 847 года во главе целой флотилии вошел в устье Сены — «Лебединого пути», как окрестили ее норманны, — и стал подниматься вверх по течению. Едва ли не на каждом речном повороте ему попадался монастырь, где было вдоволь вина и хлеба и где обитатели почти не пытались сопротивляться незваным гостям: молились господу, стремясь страстной своей молитвой отвратить беду. Вернувшись к себе на родину, в Скандинавию, Рагнар принялся с восторгом описывать чуждый, но искусительный заморский образ жизни: хлеба и скота разного сколько угодно, вина тоже, а покойников эти чудаки зарывают в землю вместе с золотом и драгоценностями — достаточно приподнять надгробную плиту, и ты станешь обладателем целого состояния.
Звали его вроде бы Рольф. Родом то ли из Норвегии, то ли из Дании, по некоторым источникам, был он изгнан со своей родины за какие-то, современным языком выражаясь, валютные махинации. Доподлинно известно, что где-то между 890 и 892 годами этот Рольф — или Роллон, как его назвали на берегах Сены, — штурмом овладел городом Байе, до того успешно сопротивлявшимся, после чего разграбил Шартр, осадил Париж, неистовствовал в Лотарингии. Тогдашнему королю Карлу III Простоватому ничего не оставалось, как в 911 году заключить с Роллоном мирное соглашение, оставив за ним уже захваченные норманнами епархии и тем самым как бы выдав запоздалое свидетельство о рождении уже родившемуся герцогству Нормандия.
Правителем Роллон оказался неплохим. Да простят его певцы нордического духа, именно от духа этого он отказался в первую очередь: быстренько крестился и крестил свою языческую братию, заменил старый боевой клич «Да поможет нам Тор!» на «Да поможет нам бог!» и принялся строить церкви да укреплять монастыри. Нет, не во искупление прежних грехов, а, очевидно, увидев в христианской церкви экономическую и культурную силу и решив сделать ее союзником.
Туман в кафе
Он был неожидан и почти мгновенен. Только что — яркое солнце и пронзительно голубое небо, а впереди, обсаженная деревьями, петляет между пастбищами и небольшими фермерскими полями дорога, упираясь на горизонте в маленький городок или разросшуюся деревеньку с двухэтажными клетчатыми фахверковыми домами. И вдруг все исчезает, блекнет и растворяется...
— Ну и туман! Пятый год работаю во Франции, а такого еще не видел. Считай, что тебе повезло! — восхищенно произнес мой товарищ, сидевший за рулем. Но, заметив, что я вовсе не обрадовался своему «везению», поспешил меня утешить: — Ничего! Нормандия от нас скрылась, но нормандский обед никуда не денется. Если верить путеводителю, тут в десяти километрах должна быть приличная оберж...
В словарях «оберж» переводится как «гостиница». Да, небольшая гостиница, если вы желаете переночевать и если найдете свободное место. Но если хотите просто выпить чашку кофе и рюмку кальвадоса, то это бар, если слепку перекусить, то кафе, а если плотно пообедать, то стелется на стол бумажная скатерть, и кафе превращается в ресторан. Если же надобно свадьбу справить или другое торжество — пожалуйста: на втором этаже есть соответствующее помещение. В нижнем этаже за стеклянной раздвижной перегородкой уголок для хозяев: доза кресла и журнальный столик...
За окном оберж — в стороне моря — протяжно завывала сирена на маяке, не светом, так воем предупреждавшем корабли о близком соседстве скалистого берега. Я не удержался от неожиданного желания, приподнял раму, и туман потек в помещение.
— Осторожно, мсье. Не лишайте нас последнего прибежища! — обратились ко мне с соседнего столика, за которым сидела группа молодых людей — то ли студентов, то ли старших школьников.
Разговор завязался сам собой. Через пятнадцать минут мы сдвинули столы и, по очереди угощая друг друга сидром, в беседе коротали ожидание.
Собеседники наши оказались, как бы мы сказали, «бойцами студенческого строительного отряда». Ребята только окончили лицей, сдали вступительные экзамены в Руанский университет и, имея в запасе три месяца свободного времени, решили провести его на стройплощадке, реставрируя полуразрушенный
замок. За работу свою, тяжелую, грязную, они не получали ни единого сантима.— ?!
— А что здесь удивительного? Торчать на пляже быстро надоедает. Хочется разнообразия, главное же — чувствовать себя нужным в этом мире. До этого мы были разобщенными одиночками, а приехав сюда, почувствовали... Как бы вам это сказать... Работа помогла нам найти друг друга и каждому — самого себя. Вместе преодолевать усталость, вместе отдыхать. Вместе улыбаться и не терять чувства юмора... Нас здесь уважают, считают за своих: ведь мы восстанавливаем историю Франции. Да, денег мы не получаем, но нас бесплатно кормят, предоставляют жилье, а это при нынешних ценах на жизнь — та же зарплата... Да и в деньгах ли счастье!
Я согласился с этой справедливой, но, увы, мало распространенной во Франции точкой зрения и стал рассказывать ребятам о наших советских студенческих строительных отрядах. Они слушали с большим интересом, но, как мне показалось, с недоверием.
Да, буржуазная пропаганда своего добивается. Даже эти юноши и девушки, критически и самостоятельно мыслящие, по всему видно, разуверившиеся уже во многих ценностях окружающего их общества, в чужие ценности и реалии с трудом могли поверить.
И вдруг оказывается, что советские студенты едут абсолютно добровольно, что принимают в отряды лишь успевающих и трудолюбивых, что зарабатывают они в месяц подчас больше профессоров высших учебных заведений, что с песнями, с плясками провожают студентов на вокзалах... — нет, больно уж здорово, а значит, нереально, значит, «красная пропаганда», значит, неловкие улыбки и недоверчивые взгляды. И лишь когда я, вспомнив о своем студенческом прошлом, стал рассказывать, как сам работал в стройотрядах, сколько интереснейших, далеких мест — Камчатка, Байкал, Алтай — увидел, стал рассказывать в деталях, с подробным описанием работы и досуга, упоминая некоторые несуразности и неудобства быта — ведь одни только розовые тона не убедят! — тогда вроде бы наконец поверили, а одна девушка грустно вздохнула:
— А нас многие считают «психами».
— Ничего! Наших далеких предков тоже считали за сумасшедших, а они открывали новые миры, — возразил ее товарищ.
В 1016 году какая-то сотня нормандских «паломников» храбро защищала от сарацинов итальянский город Салерно, а в 1074 году нормандский дворянин Роже де Отвиль вместе с сыном, впоследствии Роже II, основал государство на берегах Средиземного моря, в 1130 году ставшее «Королевством Обеих Сицилии». Царствие нормандское длилось, правда, недолго: в 1194 году, в соответствии с предварительной «договоренностью» с Фридрихом Барбароссой, сицилийское королевство перешло к Гогенштауфенам, но след свой нормандцы оставили. Свидетельством тому — знаменитая Салернская школа медицины, а также Неапольский университет, основанный самолично Роже II...
Все это мне рассказал один из «стройотрядовцев» — Габриэль. Историю своей страны он знал великолепно, давно ею увлекался и собирался поступить на исторический факультет, то есть, как он выразился, «сознательно выбрал себе самую безработную профессию».
— К тому же, — поспешно добавил он, точно пожалев о вырвавшемся замечании и стараясь переменить тему, — замок, который мы реставрируем, некогда принадлежал Роже де Отвилю. Тому самому, сицилийскому...
Коровы под яблонями
Мой знакомый француз, узнав, что я заинтересовался историей Нормандии и собираюсь туда поехать, заметил скептически:
— Викингов вы там не найдете. На самом западе полуострова Котантен, как утверждают путеводители, вроде бы можно встретить нордический тип, но, честно говоря, я его там ни разу не встречал. Символ современной Нормандии, если хотите, это корова, жующая сочную травку под цветущей яблоней и со всех сторон окруженная туристами с фотоаппаратами. Что может быть общего у коровы и леопарда — гербового животного древних норманнов?!