Журнал «Вокруг Света» №04 за 1987 год
Шрифт:
Прошло около года. Я расспрашивал охотников, оленеводов о чудесных птицах, которые зимуют за Полярным кругом в норках.
— Да, есть такие,— утверждали жители тундры.— Зимой не улетают. Ложатся спать, только не осенью, а когда наступает полярная ночь. Просыпаются тоже не весной, а с появлением солнца и еще когда дуют теплые южные ветры — южаки. Стоит подуть такому ветру, а цепям гор оплавиться в первых золотых лучах — они тут как тут.
— Какие солнечные птицы! — прошептал сын.— Папка, надо их найти!..
И наконец мы услышали последний рассказ, который заставил нас действовать.
— Я знаю другое место, близко,— сказал как-то пастух Инайме. (В дальнейшем рассказе пастуха я намеренно изменил географические названия, ибо все знают, как, к сожалению, обращаются некоторые «путешествующие» с уникальными уголками природы.) Отсюда всего
— Тащи бумагу,— сказал я сыну, когда Инайме уехал.— Будем составлять список снаряжения...
Прежде всего — продукты. Сварили два куска моржового ласта, разрезали на порции — и на мороз. Два плотных мешочка для проб, которые нам подарили летом бродячие люди — геологи, решили заполнить пельменями. Галеты, сахар, сгущенное молоко, соль. Конечно, по горсти конфет.
— Все? — задумалась жена.
— А собачкам? — напомнил сын.
— Им надо сварить месиво, разделить на порции и заморозить.
— Из налимов? — предположил сын.
Налимов по первому льду мы заготовили на зиму полный мешок. Клюет он осенью превосходно.
— Сварим моржовое мясо с горохом, а налимов нарубим свежими, для витаминов. Чтобы не было цинги.
— А что такое цинга?
— Смотри-ка, как времена изменились, — искренне удивился я.— Житель Севера даже не знает, что такое цинга! Была, братец, не так и давно, на Севере очень страшная болезнь. Много путешественников погибло от нее, и никто не знал, что спасение всегда под рукой — в строганине. Мясной и рыбной. Теперь цинга называется по-научному — авитаминоз и случается, когда не хватает витамина С. Но сейчас такого почти не бывает. Особенно с тем, кто любит нерпичий жир.
— Я его люблю,— воскликнул сын.— Только он с языка выливается...
Перед нашим выходом сопка Скрипучка подарила тишину и вселенский покой. Под густым синим небом, усыпанным красными, желтыми и белыми звездами, светились розовые зубья отдаленных гор. Над головой Скрипучки короной сиял ковш Большой Медведицы, и мерцала на звездных подвесках Полярная звезда. К югу небо светлело, размывалось и стекало в полыхавший на горизонте малиновый рассветный пожар желтыми потоками. Градусник показывал минус пятнадцать. Скрипучка лучилась белыми боками, точно накинула горностаевую мантию.
— Сударыня-матушка, спасибо за хорошую погоду,— поклонился я.
— Надо сделать жертву-подношение,— сын собрал в горсть мороженые крошки мяса у деревянной колоды и посыпал в сторону сопки.
— Пусть каждое утро нашей дороги будет таким! — поставила точку жена.
Сын солидно поправил висевший на поясе поверх кухлянки охотничий нож, подаренный ему пастухами, и повесил через голову одноствольную тульскую курковку. Я не стал возражать — пусть несет оружие, оно не так тяжело, а если устанет, место на нартах для отдыха есть. Там груза всего килограммов двадцать, для трех упряжных собак — чепуха. Почти всю еду несли мы с женой. У сына тоже был рюкзачок, в который поместили примус. Получилось все, как у взрослых: нож, оружие, рюкзак.
— Последняя проверка! — объявил я.— Оружие?
— Взяли! — хором ответили жена и сын.
— Карта?
— Взяли!
— Еда?
— Взяли!
— Спички?
— Везде!..
В нашем оленеводческом совхозе ходило много страшных рассказов и легенд о людях, лишившихся в дороге огня. Мы помнили их и разложили сухую растопку и спички почти в каждый карман рюкзаков и одежды, упаковав вначале в полиэтиленовые мешочки.
Нетерпеливо топтались и повизгивали упряжные собаки. Их было три: трехлетний вожак упряжки Дуремар и полуторагодки Огурец и Шушка. Красавец серой масти Дуремар получил такую кличку в детстве за то, что был тощ, нескладен и казался туповатым. Потом выровнялся в прекрасного, сильного и умного пса, а кличка осталась. Огурец был действительно похож на огурец. Тело, как с детского рисунка — продолговатый овал. А к нему прилеплены тонкие длинные ноги и голова на тонкой длинной шее. И все эти «прилепихи», как говорил сын, вихлялись вокруг огуречного тела, словно на круглых шарнирах, в разные стороны, причем совершенно немыслимые с точки зрения биологии. Однако в упряжке собака
преображалась, становилась красивой и работала за двоих, утверждая поговорку «труд красит». А работал Огурец за двоих, потому что был рыцарем. Вид запряженной «дамы», бегущей справа, приводил его в возмущение, и он неистово рвался вперед, стараясь облегчить ей работу. А Шушка, «прекрасная дама» с карими очами, ярко-красной пастью и отливавшей шелком черной шерстью, бежала себе потихоньку, умненько соображая, что все время пользоваться услугами кавалера нельзя, надо ему давать хоть изредка отдых. И на подъемах тоже включалась в работу, натягивая постромок с такой же силой, что и сородичи. Зато на ровном месте постромок частенько висел дугой. Но мы не ругали Шушку. Она была ласкова и услужлива, посему ей многое прощалось. Кличку Шушка получила за то, что любила секретничать с женой. Уставит ей нос в ухо и пыхтит, шепчет что-то, блаженно повизгивая от такого близкого общения с хозяйкой. Со мной и сыном она своими секретами не делилась.Пуфик был длинноног, курчав и умен. Даже мало сказать умен. Это был мудрейший из породы болонок пес, занесенный предначертаниями судьбы из Парижа на Чукотку. Да-да, из того самого Парижа, что лежит на другом конце континента, прямо с Монмартра. История Пуфика поучительна, интересна и достойна отдельного описания в другом повествовании. А тут достаточно сказать, что, кроме имени, у него была заслуженная кличка — Мудрый Келет, то есть Мудрый Добрый Дух.
Пуфик руководил нашей упряжкой и занимал должность старшего «конюшего». Он был взрослее Дуремара, а у собак подчинение по возрасту — главное в табели о рангах. Поэтому и Дуремар, и Огурец, хотя имели клыки раза в три покрупнее и были в пять раз массивнее, беспрекословно опрокидывались на спину и из такого положения, виновато поскуливая, пытались облизать морду властелина, когда он решал, что соплеменники в чем-то провинились. Исключение составляла Шушка, но ведь она была «дама», а прекрасная половина звериного мира так же не подчиняется возрастным категориям, как и у людей. Да Пуфик ни разу и не повысил на нее голос: утонченный интеллигент, он был безнадежно влюблен в крепкую — кровь с молоком — сельскую работницу...
Итак, Пуфик руководил упряжкой. Каждую нашу команду он сопровождал лаем, забегая вперед и поворачивая голову к Дуремару. И давно уже сын, отдав очередной приказ вожаку, добавлял:
— Пуфик, переведи!
Пуфик переводил точно, судя по поведению вожака. Правда, случалось, что Дуремар неправильно понимал его, но мы списывали такие случаи на издержки перевода: Пуфик, видимо, не до конца избавился от французской лексики...
— Вперед?
Мы поднялись, надели лыжи.
— То-ок! — крикнул сын.— Поше-ел!
За трехкилометровой далью озера, подковой охватившего Скрипучку, начинался пологий подъем километров в пять длиной.
Только наверху мы догнали нарты. Сын шел без лыж: наст хорошо держал и его и упряжку.
Постепенно склон выпрямился, закруглился, и далеко впереди и ниже открылась широкая долина Реки. Там лежало царство ольховника. Фиолетово-серые полосы кустов, постепенно понижаясь, уходили на северо-запад, куда текла Река, и поднимались к востоку, в горы, откуда она приходила. За долиной крутым иззубренным частоколом стоял могучий горный хребет, и прямо напротив нас в нем выделялась стройная сопка. Словно раздвинув плечами каменные стены, она подступала к самой Реке, и нижние террасы ее обрывались крутыми штрихованными осыпями. Сопка носила название Нирвыкин — Острая. Вершина ее, отполированная ветрами, обычно тоже была темного цвета со стальным блеском, но в это время утра на высоте уже царило солнце, и острие горы светилось темными рубиновыми гранями, а ниже, по склонам, полыхали в рассветном пламени снега.
Собаки почуяли уклон и снова побежали, мы заторопились следом. Наст под тонкой снежной присыпкой был так крепок, что металлические штырьки лыжных палок не пробивали его, а только чуть вонзались.
На полпути к Реке за нашими спинами из горной седловины поднялось солнце. Сразу пропали вокруг цветные тона и оттенки, снег стал белым, складки гор — синими. Пока мы опускались в долину, солнце быстро, словно отбывая порядком надоевшую за полгода бессонного свечения провинность, прокатилось над двумя-тремя дальними вершинами и упало за ними в блаженное тепло тропических морей. Вспыхнула, но быстро погасла волна вечерних зоревых красок, небосвод засинел, и его проткнули первые укольчатые лучики звезд, а на востоке небольшим полукольцом зажглось зеленое сияние — там восходила луна.