Журнал «Вокруг Света» №05 за 1988 год
Шрифт:
Следы своих пращуров запорожцы ищут всюду, даже на дне Днепра. Местный журналист Валерий Зуев и его друзья совершили 314 глубоководных погружений у Казацкой переправы и Музычной балки. «Мы недаром провели под водой 220 часов,— вспоминает теперь Валерий.— Нашли древнегреческие амфоры и оружие из бронзового века. Осмотрели остовы многопалубных кораблей. Подняли на поверхность ствол дуба, сваленного человеком еще в IV тысячелетии до нашей эры. Но от запорожцев — ничего! Пуль свинцовых, правда, по дну валялось много. Да здесь кто только не стрелял. Но что жалеть! Работалось нам замечательно».
Результаты подводной археологии по-своему символичны. Казацкое наследство — не материальное, но психологическое понятие. Воспринято оно или пропало, могли показать только живые нравы и
Как явление природы дуб просто великолепен. Из огромной толщи центрального ствола, как букет из широкого вазона, ветвятся пятнадцать полутораобхватных нормальных дубов, которые, в свою очередь, раздваиваются и растраиваются во все стороны. И крона этого дубового леса, составляющего одно-единственное дерево, смыкается в живой зеленый купол размахом почти в полсотню метров. Собственно, к запорожцам дуб имеет только то отношение, что стоит здесь, у речки Верхняя Хортица, лет, может быть, семьсот. И казаки, надо полагать, проходили мимо него, возвращаясь из походов. Но народному воображению этого, по-видимому, достаточно. На круговой обзорной дорожке густое роение людей. Живое общение. Повышенное внимание к детям. Перед чьими-то внуками старик с вислыми плечами борца расставляет полусогнутые руки: «От-таки штаны носили. Широкыи...» У колодезного сруба папаша в мохеровом пуловере и кроссовках объясняет детям: «Возле каждого дуба казаки копали криницу, чтобы лишняя вода стекала, чтоб корни не гнили. Подывитесь, лужайка как шелковая!» На обочине кучками сидят мужчины из ближайших домов. Сидят на корточках, подолгу курят, поглядывая по сторонам и почти не разговаривая. Мимо них джигитуют на велосипедах мальчишки. Время от времени возникают молодые матери, чтобы обругать «дитё» за лихачество. Подростки подлетают на мопедах и мотоциклах, лихо спешиваются, чтобы сгрудиться у криницы во всей таинственности своего переходного возраста. Свадебные поезда включают клаксоны, когда молодожены об руку идут по обзорной дорожке, словно вокруг зеленого аналоя.
Обыденные проявления жизни обретают красоту и смысл, осеняемые ветвями вековечного древа, как будто проступают фамильные родинки на лице Запорожья. Но, как говорится, русский глазам не верит — надо потрогать. Подхожу к шумливой группке молодежи:
— Ребята, объясните приезжему, как по-украински будет житель города Запорожье?
— Та запорижець же! — отзывается первой задиристая хохотушка.
— А жительница?
Растерянное молчание в ответ. Нет такого слова в местном лексиконе, как когда-то не было женщин в Запорожской Сечи.
Очевидно, что казацкий дуб стал частью повседневного городского быта. Человек, в принципе, не утратил своей древней способности обращать явления природы в феномены духовной культуры. Так думал я, отдыхая на стоявшей поодаль скамье, когда рядом со мной присел гнутый жизнью, но бодрый еще мужчина. Помолчали. Опыт научил меня: если человека достаточно долго ни о чем не спрашивать, он заговорит сам и о самом насущном. Так и вышло.
Он сидел, зажав коленями кисти рук, и говорил, делая частые паузы, словно укорачивая фразы: «Когда-то я тут в казаки-разбойники играл... Сейчас на пенсии... По подземному стажу... Нет, в Запорожье возвращаться не намерен. Сына приехал проведать. Вот ему пришлось вернуться. К деду... С Чернобыльской атомной... Нет, на четвертом блоке он не был... Он на третьем... Дежурил в ту ночь... Так что свою дозу принял. Повезло, жена в это время в Запорожье была. Уехала второго рожать. В общем, успели они все-таки с этим делом. А самого через неделю спустили вниз по Днепру. На барже. Полмесяца пролежал в больнице на обследовании. А еще через три дня на работу пошел. Обошлось. А энергетикам и в Запорожье работа есть... Нет, о возвращении его на Припять говорить пока рано... Однако так ему выпадает... Он и родился-то на урановом руднике... Я восемь лет давал
стране уран...»Житейская, в сущности, история. Но за нею грозовой вызов казацкой доли. Жизнь и в XX веке постоянно выходит на такие грани, когда последним гарантом самого ее существования остается самозабвенная отвага мужчин. Что если бы пожарные Чернобыля в ту роковую ночь стали соисчислять свои возможности и ужас ядерного потопа? Только задумались бы, только промедлили... Когда же и как воцаряется в сердце казацкая воля?..
Коротко простившись, выхожу на асфальт городской магистрали. Кто-то очень уместно назвал улицу, что ведет от казацкого дуба в сторону Хортицы, именем Григория Сковороды, впавшего в нищету странствующего философа XVIII века, сочинявшего нравоучительные басни и сатирические песни, которые пели потом кобзари.
«Что же было раньше, казак или песня?» — усмехнулся я своим мыслям. И несуразный этот каламбур обозначил новую точку отсчета: еще раньше была земля и на ней люди, в исторической судьбе которых явления родной природы обращались в феномены духовной культуры народа. Можно ли разделить в самоназвании «запорожцы» грозные днепровские скалы и вольный выбор жить за охранительным порогом государства, в открытой степи, где турки платили по 50 червонцев за любую казацкую голову? Психологическое наследование у всех народов совершалось через понимание и признание исторической оправданности духовных ценностей и стиля жизни предков. И потому заповедные места, памятники природы, заповедники — это всегда заповедь-завещание, заловит, как говорят украинцы, потомкам. Выходит, какую природу мы оставим внукам для духовного освоения, такой и будет у них характер и такая песня.
«Наследье не дар и не купля»,— гласит народная мудрость. Но если уж казацкое наследство востребовано, подумалось мне, оно дойдет до тех, кто способен его воспринять, до наследников по прямой.
Львов — Запорожье
Евгений Пронин, доктор филологических наук Фото О. Бурбовского и В. Зуева
Кто такие монегаски?
Страна в Южной Европе на побережье Средиземного моря. С суши окружена территорией Франции.
Площадь—1,9 квадратного километра (из них — 0,4 отвоеваны у моря).
Население — 30 тысяч человек (из них монегасков — подданных княжества — 5 тысяч).
Вся территория занята единым городом, слившимся из трех городов: Монако, Ла-Кондамин и Монте-Карло; резиденция князя — в городе Монако.
Узкая полоска побережья, омываемая теплым Лигурийским морем и защищенная цепью Приморских Альп, не пустовала и в далекой древности. Очень уж места здесь благодатные: холодов не бывает, сильный жары — тоже, ни засух, ни затяжных дождей.
Первыми поселенцами, записанными в истории, были финикийцы, построившие свои укрепления еще в X веке до нашей эры. Позже их сменили греки, основавшие здесь свою колонию и соорудившие на уединенной скале храм Геракла Пустынника, по-гречески «Монойкос». Слову этому, приобретшему в итальянском языке форму «монако» (а в русском «монах»), суждено было стать названием целой — пусть и очень маленькой! — страны и лечь в основу наименования ее жителей: «монегаски».
Судя по всему, люди жили здесь и до финикийцев. Просто они не умели писать, а потому мы и не знаем, кем они были. Но к приходу колонистов-греков здесь жили уже потомки аборигенов и финикийцев. Внесли свою лепту греки и тот разноплеменный люд, что издавна обитал в средиземноморских портах.
К концу XIII века на этой полосе лигурийского побережья возобладал итальянский язык, а точнее — его генуэзский диалект, ибо здесь обосновался по праву сильного род генуэзских феодалов Гримальди, приведший за собой и некое количество итальянцев.