Журнал «Вокруг Света» №05 за 1988 год
Шрифт:
Перед рассветом нас принимает на борт длинная добротная посудина с подвесным мотором. Уверенность в благополучном исходе экспедиции крепнет, хотя знаю, что несчастные случаи на море нередки, особенно когда налетают нежданные шквалы. Нас на борту трое. Староста рассказывает, что главная опасность поджидает ловцов не в лодке, а когда они уходят на промысел.
— Что, акулы?
— Нет, с акулами просто. От отцов и дедов знаем их повадки. Главное — несчастные случаи: стоит закрутиться вот этому воздушному шлангу, и — конец. Если ловец не задохнется, то у него лопаются кровеносные сосуды в глазах. Да и простая царапинка от коралла долго не заживает...
Ребятишки племени чао лей не посещают обычную школу. Едва они начинают ходить, старшие в роду обучают их навыкам жизни на море. Кладезь знаний, накопленных веками, секреты наследственной профессии передаются от отца к сыну. Каждый чао лей может на глазах у туристов неожиданно свеситься за борт и поймать голыми руками рыбину или точно сказать, где сегодня можно рассчитывать на улов, или отогнать и победить в поединке акулу. Чао лей подробно обследовали обширные участки морского дна, характеры его обитателей. Эти люди — искусные мореходы и рыбаки, но прежде всего — замечательные ловцы жемчуга, раковин, лангустов, украшающих столы лучших тайских и зарубежных ресторанов.
Горизонт розовеет, из-за далеких гор выплывает огромный золотой шар. Первые солнечные лучи прогоняют сонливость, а вместе с ней гаснет и наша беседа. Теперь не до рассказов, мы у цели — маленького, затерявшегося в море островка. Дно хорошо освещено, и можно начинать промысел. Господин Сири запускает чихающий двигатель, проверяя работу компрессора. Его сын опоясывается веревкой с тяжелыми камнями, закрепляет маску на лице. Все в порядке, можно уходить под воду. Слышится негромкий всплеск, и резиновый шланг, словно бесконечно длинная морская змея, скользит в глубину. Не запутался бы, не свернулся, повторяю я про себя, как молитву. На море надолго воцаряется спокойствие, словно не было человека, исчезнувшего в пучине.
Сири чутко следит за пульсом работающего двигателя, за направлением движения шланга. По нему он видит — сын благополучно добрался до цели и начал промысел. Теперь, считает Сири, можно снова поговорить...
— А вы напишете о племени чао лей? В чем только не обвиняют нас там, на берегу,— начинает он, следя за резиновым шлангом.— Мы и бездельники, и безответственные, не такие, как остальные тайцы. Если есть у нас пища на сегодня, то мы, мол, не выходим на промысел, не думаем о завтрашнем дне. А как и где, спрашиваю я, хранить пойманную рыбу? В деревне нет холодильных камер и даже простых холодильников. Выбросить рыбу на свалку, если перекупщик не берет наш товар? Говорят, чао лей беззаботны, как дети. И в свидетельство тому приводят отсутствие в нашем языке таких слов, как «опасность», «проблема». Но ведь опасности и проблемы — наша жизнь.
— Не спорю,— продолжает он через минуту,— у моего народа, как и у других, немало недостатков. Но посмотрите, как плотно спаяны мы, как заботятся младшие о старших, какой свободой и уважением пользуются женщины племени, как всегда мы готовы прийти на выручку друг другу...
Отведенные ловцу 45 минут пребывания под водой истекли, увлекшегося юношу надо возвращать на поверхность. Наконец-то черная копна волос показывается над водой, и парень тяжело взбирается в лодку. В его сетке-мешке раковины самой причудливой формы. Юноша устал, тяжело дышит, как будто его легкие хотят на всю жизнь запастись кислородом.
— Ничего, отдохнет за компрессором,— замечает отец. Через несколько минут в море уходит господин Сири. Так отец и сын меняются весь день, с часовым перерывом на обед. Когда в лодке нас остается двое, я невольно возвращаюсь к рассказу старосты деревни о спаянности и взаимовыручке чао лей: если 45 минут ты надежно гарантировал жизнь и здоровье своего отца или сына, товарища по промыслу, то через час он отвечает тем же. Как в альпинистской связке: либо выживешь и покоришь вершину, либо, без надежной страховки, сорвешься и погибнешь в бездонной пропасти.
Поздно
вечером мы направляемся к берегу. Раковины громоздятся на дне лодки неприглядной темно-бурой горой. Сири, глядя на улов, замечает: это так, мелочовка, ничего ценного. За стоящими раковинами надо уходить дальше.— А что вы называете стоящей добычей? — перебиваю я.— Жемчуг?
— Натуральный жемчуг в Андаманском море — большая редкость. Найти его — что выиграть автомобиль в лотерею. Большое везение, если попадутся просто раковины-жемчужницы. Даже если в них нет жемчуга, продаем долларов по семь за штуку. Кто покупает раковины? Смешанная японо-тайская фирма «Перл нага компани». У нее поблизости пять плотов, на них размещены десять тысяч раковин-жемчужниц.
Сири настроен благодушно и охотно делится всем, что знает о жемчуге:
— В Андаманском море ловятся два вида жемчужниц: хои мук джан (по-научному «пинктада максима») и хои мук калапанга. Первая — крупнее и более ценная. Мы продаем их по двадцать тысяч штук в год.
— Это что же, весь улов?
— Нет, остальные восемьдесят тысяч сбываем торговцам на берегу, по семь долларов за килограмм перламутра.
— Вроде бы невыгодно — восемь долларов за штуку или семь — за килограмм перламутра?
— А попробуйте-ка сохранить их живыми,— говорит Сири.— Трудно найти более капризный моллюск!
Раковины-жемчужницы требуют к себе бережного отношения. Ловцы доставляют раковины на плоты компании, где специалисты создают жемчужницам курортные условия: кристально чистая теплая вода, изобилие планктона и, что не менее важно, абсолютная тишина. Шум моторки или скуттера пугает и губит моллюск. Через два месяца он оправится от переселения и будет готов для операции. На Пукете работают три японских «хирурга». У каждого — пятнадцатилетний опыт работы. Тайцев в операционную не допускают: «Перл нага компани» не намерена делиться своими секретами.
Оперированные раковины поселяют на плоты снова. Работники фирмы следят за температурой воды, перевертывают жемчужницы с боку на бок, как младенца в колыбели. Идет длительный процесс, исход которого трудно предвидеть. Через три года жемчужину — если выросла — извлекают, а раковину оперируют вновь. За пятнадцать лет жизни «пинктада максима» дает три, а в лучшем случае пять жемчужин.
Со вторым видом раковин забот меньше: они более неприхотливы, дают продукцию через девять месяцев, да не по одной, а по две-три жемчужины. Зато «пинктада максима» поставляет жемчужины идеальной сферической формы. И, что больше всего ценится в Таиланде,— нежно-розового цвета. Голубой, черный и другие сорта жемчуга не пользуются здесь популярностью, их экспортируют за рубеж.
— Знаете, искать раковины не только прибыльно, но и интересно,— неожиданно замечает Сири.— Наверное, как и охотнику, когда он в джунглях преследует редкого зверя... Но хои мук джан, видимо, вскоре исчезнет. Так же, наверное, и мы, люди чао лей,— невесело заканчивает он.
Эта грустная мысль Сири заставила меня отправиться в городскую библиотеку Пукета. Там я и познакомился с диссертацией Лаиад Киттиянан, преподавательницы Чулалонгкорнского университета, весьма престижного высшего учебного заведения страны. Л. Киттиянан провела семь месяцев в деревне на берегу Равай, деля с «цыганами моря» трудности и радости жизни. И пришла к неутешительному выводу: племени грозит вымирание. Месячный заработок семьи чао лей составляет 1000 бат (40 американских долларов), что чуть ли не в два раза меньше предусмотренной законом минимальной заработной платы рабочего в стране. В итоге — нищенский уровень жизни, систематическое недоедание, антисанитарные условия жизни, эпидемии детских болезней при отсутствии медицинского обслуживания и борьбы с профессиональными заболеваниями. В деревне берега Равай почти нет пожилых, мужчины не достигают в большинстве 60-летнего рубежа. А те, кто дотягивает до 50—55, как правило, слепнут и глохнет.