Журнал «Вокруг Света» №05 за 1990 год

Вскоре мы достигли Рандан Бату, и гроб водрузили на высокую веранду «домика для усопшего». Плакальщица заняла свое место. Как только ритуал погребения продолжится, она пронзительным голосом выразит боль по ушедшей соплеменнице. Но сейчас плакальщица курит сигарету и поправляет крышу домика, чтобы не мешала потом работать.

Домик для усопшего строят лишь для того, чтобы на несколько дней торжества приютить покойника. После этого его временную обитель забросят, как и домики, служащие пристанищем для гостей.

Я узнал, что умерла простая крестьянка по имени Нэ"Тэкок, а в жертву будет принесено лишь десять буйволов. Гостеприимные участники принесли извинения за столь скромное торжество. Однако не без гордости подчеркнули, что у них состоялось уже шесть церемоний в честь покойницы. Я присутствовал при седьмой и последней. Нэ"Тэкок умерла всего лишь год назад. И, следовательно, церемонии прошли друг за другом почти до непристойности поспешно. Жертвенных буйволов должны были умертвить уже на следующее утро...

Томатэ по ранжиру

В деревне Рандан Бату жертвоприношение свершалось сравнительно гуманно. Как только мальчишки наполняли свои бамбуковые трубочки кровью и животное умирало, тушу отволакивали в конец ритуальной праздничной площади и разрубали. Тораджа — прирожденные мясники, они точно знают, каким образом разделать огромную тушу. Мясо разрезается на куски величиной с кокосовый орех. Головы буйволов ставят в ряд, сверху на них кладут убитых свиней, тоже принесенных в жертву, хотя и без особых церемоний.

Рядом в бамбуковых хижинах сидят на корточках приглашенные на праздник гости и сквозь щели в хрупких стенах жилищ с достоинством наблюдают за тем, как совершается ритуал жертвоприношения...

Старинные причитания над усопшими — «бадонг» — при обряде похорон продолжаются долгие часы. Монотонная и в то же время волнующая мелодия придает церемонии какое-то возвышенное настроение. Свирепый спектакль жертвоприношения уже забыт. Бадонг исполняют на манер католического песнопения. Стихи в честь скончавшихся складываются из многих сотен строф. Каждая строка имеет восемь слогов, а слог состоит из одного гласного звука. Часто вторая строка повторяет другими словами мысль первой. Эта многоречивость ведет к искусной игре слов, рождает яркие образы.

Миссионер Ван дер Вээн перевел немало таких песен на английский язык. В одних слышится боль прощания с ушедшим; в других прославляются его замечательные качества, героические деяния, примерная жизнь. Нередко дается восторженное описание родословной вплоть до божественного происхождения. Вряд ли сегодня даже какой-нибудь сумасшедший диктатор мог бы мечтать о таком вот высокопарном некрологе: «Его создали боги, когда спустились на землю. Его жизнь — это великолепные дела и мудрые мысли. Душа его, словно стройная пальма, поднимается до самого неба и достигает небесной тверди. Большая Медведица берет усопшего за руки, Плеяды обнимают его, Звезды прижимают к себе».

В жизни тораджа созвездия Большой Медведицы и Плеяд играют важную роль. Сроки посева риса определяются только по расположению светил. И они же — благожелатели усопшего — посылают на землю дождь.

Во время похоронного обряда имя покойника никогда не упоминается. Если умер мужчина, то его называют «Большой солнечный луч», «Корона небесной тверди», «Блик молнии»... А женщин — «Принцесса, спустившаяся с неба», «Она, объявшая все моря», «Мореподобная»...

Слово «бомбо» (бес, дух) не произносится. Иначе злые духи не дадут покойнику попасть в «пуйа» (страну духов).

Однако не столько ритуал жертвоприношения и пышность обряда говорят о том, какое большое место в сознании тораджа занимает сама смерть, сколько именно причитания.

Во время моего следующего приезда хоронили женщину по имени Лай Банни. Ритуал был скромным, погребение, так сказать, второго класса. Но я тогда в первый раз услышал многочасовое ночное причитание. Церемония проходила высоко в горах, где не было селений, стояли лишь отдельные постройки. Поля здесь малы и скудны. Гостиница тоже скромная — убогое, без пола, строение из пиленого бамбука. День был тусклый, дождливый, и я удивился, насколько холодно может быть на тропическом острове вблизи экватора. Обряд погребения, как и всегда, шел медленно. Долгие часы хозяева и гости смотрели куда-то отсутствующим взглядом. Но, чтобы увидеть ритуал раздачи мяса, я должен провести ночь здесь, под дырявой крышей.

Впрочем, мы были, пожалуй, чересчур избалованными гостями. В хижине, где нам предоставили кров, нас угостили вареным рисом, который принесли в большом жестяном тазу. Каждый ел руками, и вскоре ничего не осталось. К рису подали обжаренную свинину, лучшие куски — мне как гостю. Я успел незаметно выкинуть через щели в стене некоторые «деликатесы» из жира и щетины — и вездесущие собаки тут же их подобрали. Затем я улегся на сухие пальмовые листья, ими же и укрылся...

Дождь прекратился, но зато поднялся холодный ветер. Ночью я проснулся — с места совершения ритуала слышалось многоголосое пение. Я разозлился. Там, в темноте, происходит действо, неизвестное почти никому из европейцев, а Йоханнес храпит, и меня никто не предупредил. Я схватил его — может быть, немного грубо — за плечо и стал трясти, пока он не приоткрыл заспанные глаза. Я показал в направлении, где слышалось пение: «Что там такое?» — «Бадонг»,— ответил он обиженно, как будто мы пришли сюда, чтобы отсыпаться, а не изучать местные обычаи.

Полянка, где совершались ритуалы, находилась в лощине. В самой глубокой ее точке высился столб, к которому было привязано жертвенное животное. Вокруг стояли мужчины, образуя большой «хоровод». Женщины и дети — так же, как и я,— оставались зрителями. Мужчины завернуты в саронги — большие платки, которые служат им, в зависимости от настроения и погоды, и пиджаком, и кофтой, и чалмой. Во время пения мужчины приглушали голоса, как бы боясь всколыхнуть тишину ночи. Когда песня резко обрывалась, танцовщики замирали на месте.

Ни дирижера, ни запевалы я не увидел. После нескольких минут паузы певцы одновременно начинали новую песню. Танцевальные движения тоже менялись, но я не заметил, чтобы они повторялись одновременно двумя танцующими. Участники траура напоминали мне стаю птиц в полете, которая, как и стадо зверей, на полном ходу в долю секунды может круто повернуть в другую сторону. И в племени каждый человек занимает свое определенное место, унаследованное от отца, неважно, был тот рабом или хозяином. Строгий Адат точно предписывает ему, когда и как он должен действовать. Любое своеволие осуждается как нарушение Старого Обычая.

На следующее утро были умерщвлены и разделаны несколько буйволов. Погода улучшилась, выглянуло из-за туч солнце. Танцовщики снова превратились в убогих, неопрятных и малоразговорчивых крестьян. Я раздал им последние сигареты. Мужчины предложили мне попробовать местный табак, который оказался довольно приятным.

После обеда площадь для ритуалов заполнилась гостями. Мужчины и женщины приходили раздельно. На бамбуковых носилках мужчины несли подарки — живых свиней и собак, мясо которых для местных жителей — лакомство. Я вспомнил, как в первый раз меня настойчиво угощали в хижине, и поэтому готовился к трапезе со смешанным чувством.