Журнал «Вокруг Света» №06 за 1975 год

Однако только торговлей да военной добычей существование Амударьинского клада объяснить трудно.

...Вот серебряная статуэтка обнаженного юноши. Судя по всему, она может символизировать восточного бога Митру, бога-солнце, которого в гимне, ему посвященном, называют «дружественным к людям», «дающим сыновей», «заставляющим растения расти». Но почему образ иранского божества оказался создан по канонам древнегреческого искусства?

Подобные фигурки из мрамора или драгоценных металлов в VII—VI веках до нашей эры изготовляли по всему Средиземноморью. Это так называемые куросы — скульптуры, передающие идеализированный образ греческого юноши, может быть Аполлона. Статуэтки эти предназначены для подношений в храмы и иногда сопровождены надписью «такой-то меня посвятил».

Бактрийский курос очень похож на своих малоазийских собратьев. Но как он попал за тысячу верст в Бактрию?

Оказывается, ахеменидские цари широко применяли труд греческих мастеров. Выяснилось, что при строительстве дворцов иранских владык в Пасаргадах, Сузах, Персеполе работали ремесленники со всех концов ахеменидской державы. А иногда ахеменидцы переселяли в глубинные области своих обширных владений целые группы греков. Так были основаны греческие поселения в районе Кандагара, в Согдиане и в Бактрии. Должно быть, эти первые греческие поселенцы, прибывшие в Бактрию, и принесли с собой с эгейских берегов статуэтки своих куросов, да и не только их. Руки ионийских переселенцев стали изготовлять персидские изделия по греческим образцам. Естественно, эллинские каноны подвергались переработке в соответствии с местными вкусами и традициями.

Так задолго до похода Александра Македонского закладывались основы эллинистического искусства, явившегося синтезом достижений художников Запада и Востока.

* * *

Исследование Амударьинского клада продолжается по сей день, ибо в нем как бы сфокусировалась одна из сложнейших исторических проблем — проблема взаимоотношений культур, контактов цивилизаций.

Е. Кузьмина, кандидат исторических наук

Патрик Пью. Финвал

Много лет перед входом в пивнушку Бидди Игера торчал искусно обтесанный здоровенный пень, а на пне на том красовалась, сияя на солнце, огромная белая кость о трех гранях — по-видимому, позвонок какого-то крупного животного. Случилось так, что в то утро, о котором мы ведем рассказ, на свет божий выполз старый Майк Флогерти собственной персоной. Он оперся плечом о дверной косяк и принялся раскуривать свою видавшую виды трубку. Лето было в самом разгаре, и по деревне стаями бродили туристы. Четверо из них — по виду англичане — спускались по улице вниз к кабачку. Пожалуй, это была одна семья: муж, жена и детишки, мальчик и девочка десяти-двенадцати лет, как прикинул Майк. Они остановились напротив двери, и супруг указал палкой на кость. Женщина заинтересовалась, подошла поближе и начала внимательно разглядывать.

— Что бы это такое могло быть? — сказала она задумчиво, не обращаясь вроде бы ни к кому.

Но Майк уже был тут как тут.

— Это гребной винт финвала, мэм, — немедленно вступил в разговор старик, прикоснувшись пальцами к краешку шляпы.

Сие потрясающее заявление, сделанное с той силой убеждения, которой так трудно противоречить, повторялось впоследствии столь часто, что послужило причиной изрядной путаницы во многих умах. Может быть, именно поэтому и сейчас можно встретить пожилых людей, проживающих в Бромли, или Ричмонде, или еще где-нибудь под Лондоном, которые весьма превратно представляют себе механизм перемещения китообразных в воде. Легко догадаться теперь, откуда пошли эти домыслы.

Семья англичанина начала оживленно обсуждать всякие китовые проблемы: как они плавают, то да се... Отец высказывался в пользу плавников, но мамаша и детки полагали, что главную роль играет хвост. Майк с большим интересом прислушивался к дискуссии, а когда спор угас, он не спеша вынул трубку изо рта, выбил пепел и указал мундштуком на кость.

— Вот, — сказал он. — Это его главный мотор. Я много раз видел, как кит им пользовался.

— Он был, конечно, вашим приятелем, — заметил отец семейства с добродушной усмешкой.

— Да нет, не скажу, чтобы мы были с ним на короткой ноге, сэр, а вот добрыми соседями — пожалуй. Я часто наблюдал за ним, когда он подходил с моря и кружил вокруг наших островов, выбрасывая мощный фонтан воды и пара из дыхала. Мы все хорошо знали этого кита.

— Он, наверное, был собственностью деревни,— высказала предположение жена.

— Я бы сказал, он шефствовал над нашей деревней, мэм, — уточнил Майк.

— А где же он жил? — спросила девочка.

— Вон там, в устье реки Клонтон, сразу за отмелью. Он там всегда бросал якорь.

— А что он ел? — спросил мальчик.

— Овес, — ответил старик, — и репу, и картошку тоже, а то и корзину-другую рыбы, если улов позволял.

— Вот вы и проговорились. — Девочка захлопала в ладоши. — Теперь я знаю, что все это выдумки. Киты не едят ничего такого. Они питаются тысячами мелких жучков, которые плавают в воде. Планктон — вот как это, кажется, называется. Я читала в книжке.

— Может быть, и так, — согласился Флогерти, — в других местах даже наверняка так, только не у нас. Где же бедняге найти этих тварей, коли он обосновался в устье Клонтона? Мы народ небогатый, и уж не нам предоставлять ему такие роскошные условия, о которых ты говоришь. Финвалу приходились довольствоваться той долей, которая выпадала всей деревне.

— Я надеюсь, он ценил вашу доброту, — заметила супруга англичанина.

— Конечно. Он был очень ласков к нашему брату рыбаку.

— И как он выказывал свое расположение? — спросил мальчик.

— Да вот, например, выплывет в море и предупреждает рыбаков, если погода" собирается испортиться. Кружит, бывало, вокруг лодки, такую волну поднимет, что поневоле повернешь обратно. А через час-другой — глядь, и ветер задул. Этот парень здорово разбирался в погоде. Если вдруг наступал мертвый штиль, он встречал вечером шхуны в устье реки и брал их на буксир. Но только с одним условием — ни в коем случае не запускать мотор.

— А как рыбаки показывали ему, что им нужен буксир? — спросил отец.

— Просто выпускали цепь на восемь саженей из носового клюза. Финвал подплывал поближе, закусывал цепь и тянул шхуну, пока не касался животом дна у причала. Тогда он отпускал цепь и отправлялся за следующим судном.

— Ах, какой любезный! — воскликнула мать.

— Это верно, мэм, но должен заметить, он был ужасно обидчив.

— Обидчив?

— Именно. Как-то раз он тянул вверх по реке траулер Мэта Брэннина. Ну а за поворотом зазевался, и траулер чиркнул днищем по мелководью. Мэт возьми да выругайся и сразу же горько пожалел об этом. Финвал повернул на сто восемьдесят градусов и вытащил судно на шесть миль в открытое море к скалам острова Барра. Ветра не было ни на пенс, а старый керосиновый движок никак не хотел заводиться. Всю ночь они с ним провозились, а когда утром, как начался прилив, поднимались по реке, то Мэт мог поклясться, что кит хихикал в свои усы.

— Да, он научил их хорошим манерам. Это был, я думаю, добрый урок, — заметил отец.

— Так-то оно так, да только некоторым людям хоть кол на голове теши, — сказал Майк. — Взять того же Томаса Фейги.

— Ой, расскажите нам, пожалуйста, про Томаса. Фейги, — попросили дети.

— Томси, — продолжал Майк, — был упрямый старик. Он жил у самой пристани и считал себя завзятым остряком. Как-то днем финвал улегся в большой яме, вырытой у причала. Выставил дыхало над водой, греется себе на солнышке, никому не мешает. Тут Томси и вылей ведро с мыльной водой прямо киту на морду. Мыло, видно, попало в глаза, потому что кит заревел как бык, взглянул эдак мрачно на Томси и рванул через реку. Томси моргнуть не успел, как тот заглотнул дюжину его гусей, что плавали у противоположного берега. Только их и видели.