Журнал «Вокруг Света» №06 за 1981 год

Утром он снова стоял в проходе, свежий» выбритый, застегнутый на все пуговицы. Так же, как и вчера, все его внимание оставалось за окном. Он медленно пил чай, пил стоя, с достоинством человека, не желающего мешать остальным пассажирам купе, а может быть, не хотел вступать в дорожное знакомство. Но тут произошло то, что невольно сняло, наконец, барьер отчужденности. В соседнем купе ехала молодая чета англичанки когда поезд шел уже по окраинам Ленинграда, пересекал Обводный канал — узкий, с застоявшейся водой, выскочил иностранец и воскликнул: «Нэва?» Какое-то время человек у окна молчал. Потом, спокойно, обстоятельно объясняя ему, какая на самом деле Нева, заметил мое смущение. И это, кажется, нас сблизило. Когда англичанин отошел, мы разговорились. Оказалось, мой знакомый незнакомец — в прошлом коренной ленинградец, а сейчас едет навестить могилу матери и боевых друзей. Он так и сказал: боевых друзей.

— Простите, а с кем говорю? — спросил он, почувствовав мою заинтересованность.

Я представился.

Поезд остановился. Мы вышли на перрон. Прощаясь, он протянул свою визитную карточку: «Контр-адмирал Стукалов Василий Викторович, город Москва...» Прочитал и тут же вспомнил, где видел его.

Несколько лет тому назад я возвращался из Арктики, с дрейфующей научной станции. Наш самолет сел на аэродроме. А потом сильно запуржило, и небо для вылета закрылось. Слоняясь в ожидании погоды, я и увидел его. В полной адмиральской форме, он степенно пересек сонный зал ожидания, вышел на воздух и, поморозив себя, вернулся в помещение. Проходя мимо женщины с ребенком, сидящей в кресле, остановился, поискал глазами кого-то. Около него сразу возник молодой капитан-лейтенант, адмирал что-то сказал ему, и тот, взяв вещи женщины, проводил ее в депутатскую комнату.

Коротая время, контр-адмирал всю ночь ходил прямо и с достоинством, ничем не выдал своей усталости...

Так, по счастливому стечению обстоятельств наше знакомство состоялось. И теперь, когда я сижу у Василия Викторовича в его московской квартире, листаю старый, потерявший цвет альбом и знаю уже в общих чертах фронтовую биографию хозяина, мне вспоминается наш разговор в вагоне, Обводный канал... Мог бы кто-нибудь из пассажиров предположить тогда, что именно через этот канал незнакомец, стоявший у окна, возвращался после ожесточенных боев в голодный, дышащий холодом блокадный Ленинград. Он шел к себе домой повидаться с матерью, чтобы снова уйти воевать, но теперь уже до конца, до последнего...

Старые фотографии в самом начале альбома. Они небольшие, на бедной бумаге, пожелтевшие, как давние осенние листья. Василий Викторович рассматривает их молча, будто боится кого-то потревожить. Кажется, забыл и гостя, весь ушел в свое прошлое... На лицах, тех лицах, какая-то особая строгость — отражение того предвоенного времени. Смотришь на едва различимые, размытые плохой печатью снимки и думаешь, что люди тогда не были избалованы и фотографировались лишь в особых случаях. Вот как этот портрет военного моряка Василия Стукалова с нарукавным знаком штурманского электрика. Чистые линии лица, открытый лоб, тщательно зачесанные волосы подчеркивает отглаженный форменный гюйс, а мгновение, застывшее в строгом взгляде, говорит о тревожном предчувствии того, что скоро должно остановить обычный ход жизни...

Портрет сделан перед самой войной, после учений Краснознаменного Балтийского флота, фотокорреспондентом флотской газеты. Василий Стукалов в звании старшины первой статьи уже был комиссаром эскадренного миноносца «Энгельс». Он пришёл на флот по тем временам человеком, крепко стоящим на ногах. Окончив техникум точной механики и оптики — а это было тогда солидным образованием,— попал на Выборгскую сторону, на завод, где видел Сергея Мироновича Кирова, работал в астрономическом цехе рядом с известным мастером оптики Александром Васильевичем Морозовым — «дядей Сашей», способным «подковать блоху». Прежде чем ступить на палубу миноносца, он прошел школу в учебном отряде подводного плавания.

Кажется, именно эту фотографию моряк всю войну носил в кармане: она пообтрепалась, и поэтому углы ее пришлось обстричь. И хотя бумага высохла, поблекла, потрескалась, изображение на ней осталось четким. Вот таким, думал я, Василий Викторович встретил войну на Балтике, такими были и его товарищи, когда с окаменевшими лицами слушали своего командира Владимира Павловича Васильева, говорившего о начале войны. Они почувствовали войну еще до официального сообщения, увидели фашистские самолеты, слышали, как бомбили где-то в районе Риги. Может быть, тогда они еще не верили, что война пришла долгая, изнурительная, Великая Отечественная...

Таким, каким смотрит из 1941 года Василий Стукалов, он принял первый день войны, бой в Ирбенском проливе.

— Первый приказ «Энгельсу»...,— говорит Василий Викторович, — взять на борт мины на берегу Двины и в составе кораблей: минного заградителя «Марти», эскадренного миноносца «Сторожевой» выйти на постановку мин в Ирбенском проливе. Перекрыть путь из Балтийского моря в Рижский залив...

Вышли, ночью. Переход прошел благополучно. Но только начали ставить мины, как появились вражеские корабли. Ночь была настолько темная, что определить, идут ли они строем или как-то иначе, не представлялось возможным. И только зоркий сигнальщик сверху, со своего поста, увидел сквозь темноту белые «усы» — буруны идущих на большой скорости торпедных катеров. Стали следить за ними, и тут командир «Энгельса», капитан третьего ранга Васильев, заметил идущие на миноносец фосфоресцирующие буруны двух торпед. Мгновение команды, резкий поворот корабля влево, и «Энгельс» затормозил, торпеды с шипением, фонтанами воды прошли, оставив миноносец в безопасном коридоре. Но одна из торпед достала «Сторожевой». На рассвете увидели — у него оторван нос почти по первую башню, корабль стоит на плаву. Люди были уже подобраны из воды, погибли те, что находились на полубаке. Постановку мин завершили, стали оказывать помощь пострадавшему миноносцу — взяли лагом — ошвартовали его бортом к «Энгельсу» и пошли к островам Эзель и Даго. Утром корабли обнаружила вражеская авиация. А для такой встречи маневренности не было; связанные в один узел, они вели огонь из всех орудий. И тут первый вздох облегчения: сбили пикирующий бомбардировщик с черным крестом — он упал рядом с кораблями. Потом прошли пролив между Эзелем и берегом материка и в одной из бухт оставили «Сторожевой», а «Энгельс» пошел в открытое море...

В прошлую встречу, в конце беседы, Василий Викторович обещал рассказать о том, как судьба привела его в сухопутные войска. Но сейчас, глядя, как хозяин дома задумчиво разглядывает старый альбом, мне показалось, что память его сопротивляется. Но я ошибся: Василий Викторович, как человек, привыкший к порядку, старался держаться в беседе строгой последовательности.

— Пришли мы в Таллин... Нет, продолжали нести дозорную службу. И вот в самое тяжелое время войны мы нанесли сокрушительный удар по группе кораблей врага. Эта победа вошла в историю Отечественной войны и значится как бой в Ирбенском проливе 13 июля 1941 года... Да, кажется, я рассказывал вам об этом бое.

...Вахтенный сигнальщик старшина второй статьи Суевалов (Василий Викторович помнил его фамилию) доложил командиру: «Вижу на горизонте Дымы!» «Энгельс» и еще два миноносца сразу пошли на сближение. Четыре крупных транспорта шли в сопровождении крейсера, двух миноносцев, сторожевиков, тральщиков. Они направлялись через Ирбенский пролив в Рижский залив. Но, обнаружив три советских миноносца, немцы тут же открыли огонь. «Энгельс» дал радио в штаб флота: «Вижу корабли противника. Около десяти вымпелов... Вступаю в бой». И «Энгельс» пошёл на отчаянное сближение, а удачный залп его первой башни накрыл вражеский миноносец. Прямое попадание. Тот загорелся и повернул в сторону... Ив этот момент, когда вокруг «Энгельса» от взрывов кипела вода, появились наши торпедные катера. Они базировались рядом, на Эзеле. Отряд вел Владимир Поликарпович Гуманенко. Василий Викторович говорил, что Герой Советского Союза, капитан первого ранга в отставке Гуманенко живет сейчас в Ленинграде, и они до сих пор поддерживают дружбу. Так вот, катера Гуманенко пошли в лобовую атаку и первым же залпом повредили крейсер, который вскоре лег на обратный курс, чтобы не быть потопленным окончательно. Торпедники наносили удары по остальным кораблям, но, когда появилась еще и наша авиация, фашистские военные корабли. Оставили свои транспорты и ушли. А бомбовый удар по брошенным ими судам завершила авиация. Фашисты выбрасывались с тонущих транспортов, море кишело от их голов. И здесь наши брали первых пленных: матросы, стоя на палубе, поддевали их за шиворот отпорными крюками и отправляли в трюм...

— А до этого, 6 июля, произошел; еще один важный бой,— Василий Викторович заглянул в свои записи. — Тоже недалеко от Ирбенского пролива. Эсминцы — «Энгельс», «Сердитый», «Сильный», сторожевые корабли — «Снег» и «Туча» с минами на борту выходили из Моонзунда. И тут мы встретились с вражеским конвоем. Они шли в Рижский залив, чтобы поддержать фланг своей наступающей армии. И мы сразу же пошли на сближение с фашистами, вступили в бой: потопили эсминец и повредили крейсер и еще эсминец... После этих боев гитлеровские надводные корабли больше не смели совать нос с моря для поддержки своих армий. Боролись с нами с помощью авиации, подводных лодок либо минами. Да, минами!..

У Василия Викторовича вдруг в голосе появились жесткие ударные нотки волнения, и это нужно было понимать так: то, о чем он только начал говорить, было спрятано до сих пор глубоко внутри — он не хотел бередить душу, но, невольно наткнувшись в беседе на мины, с которыми у него особые счеты, его прорвало, разозлило.

— С минами случилось потом. Сначала нас перехватила вражеская авиация,— вспоминает Василий Викторович. — Мы находились в узкости, шли тихо, а бомбардировщик появился из-за берега, повис над нами и сбросил три бомбы. Одна упала с левого борта, другая — с правого, а третья — за кормой. Взрывы были настолько мощными, что всех нас, стоявших на верхней палубе, сдуло, выбросило за борт. Корабль подбросило на такую высоту, что, когда он приводнился, палуба оказалась разорванной от борта до борта... Это я потом узнал... Матросы бросили нам концы, вытащили нас из воды. До сих пор помню: когда летел — одна мысль, не удариться бы головой о торпедный аппарат или шлюпбалки... Стали проворачивать винты, к счастью, вал оказался неповрежденным. Залечили нас в Таллине. Прошили палубу, приварили по три рельса с каждого борта... Бои уже шли на окраине города. Получили приказ выйти первым эшелоном в Кронштадт. Мы ушли двадцать шестого августа, а основные силы Балтийского флота готовились выйти через сутки после нас.