Журнал «Вокруг Света» №07 за 1974 год
Шрифт:
Аллея каштанов, утратившая свои четкие очертания под действием морозов и войн, ныне уже другая, нежели много лет назад. Она была местом прогулок еще до русско-японской войны. Немногие из этих каштанов помнят облик моей матери, которая водила меня здесь. И немногие из этих старых кустов сирени напоминали ей в ту пору далекие сады ее молодости.
Стоит только выйти из Уяздовского парка, и где-то там, в перспективе, видна купа старых надвислянских тополей на Саской Кемпе. Для меня эти деревья исполнены лирики: их исчезающие в голубовато-сумрачной дали очертания символизируют мое былое, уже невосполнимое счастье. Ведь счастье, как терпкий плод, услаждает только в юности.
А молоденькие липы на Маршалковской? Никто не хотел
О, как же быстро,
Юная липа,
Станешь ты древом могучим...
Ярослав Ивашкевич
Перевел с польского Сергей Ларин
Дорожные встречи
Эту березу — влево! И дорога ее отбрасывает. А липу — вправо! И дорога вправо отбрасывает липу. А рощу — в сторону. И роща в сторону летит. Летит, пролетает и скрывается. И хутор назад. Пролетел, промелькнул и хутор с каменным домом, сараем и садом. Аллея же, высокая аллея из берез, пусть никуда от дороги не сворачивает, пусть она так и летит по обеим сторонам, исхлестывая длинными ветками и белой чащей стволов рябя. Вот какой хозяин всех здешних предметов тут появился! Куда хочу, туда все и расставляю. Так, наверное, думает про себя мой шофер. Это он все направо и налево раскидывает вдоль шоссе. Да так, что дух порой захватывает.
Польские дороги красочны и неповторимы. И в то же время в них много общего с дорогами Подмосковья и Смоленщины. Порой здесь что-то напоминает Прибалтику. Уютные и какие-то свойские шоссе журчат среди нарядных аллей. Листва, листва над ними рассыпает свой зеленый свет, осень уводит эти дороги в листопады, когда кажется, что самый будничный грузовик из Варшавы или Гданьска спешит не куда-нибудь в Лодзь или Белосток, а прямо в сказку или в песню. Зима развешивает над ними гарусное сияние инея, и у девушки, которая окажется в такой день рядом с водителем, глаза делаются перламутровыми и загадочными. Иная дорога тянется гладкой, совершенно однообразной равниной, как у нас где-нибудь в Барабинской степи. Такой дорогой вы проезжаете к священным холмам Желязовой Воли, и шутливая выдумка строителя поставила вам на пути ресторан «Кузница Наполеона». Здесь когда-то император замешкался в начале своего злополучного похода в Россию.
Ночные улицы старого Кракова похожи на длинные пролеты храмов. Чуток здесь каждый нечаянный звук. Здесь чье-то затаенное дыхание замерло за каждым углом, здесь высота стен затянута решетками, карнизами, каменной резьбой. Можно долго ходить переулками и постоянно выходить с разных сторон в одно и то же место, к старой площади — Главный рынок.
Башня Ратуши, Сукеннице, Мариацкий костел умело подсвечены с разных сторон электричеством, смотрятся чеканенными из старой меди. На площади пустынно, валяются рассыпанные после дневной торговли цветы да ходят в обнимку полуночные туристы. Все замерло. Только ночные такси, эти неутомимые букашки, снуют на площадь и в стороны — улицами, похожими на переулки, переулками, похожими на костелы или на часовни.
Дорога из Кракова в Освенцим живописна и солнечна. В воскресный день она залита праздничной, можно сказать, райской красотой, светом. Останется далеко позади замкнутой безлюдной крепостью монастырь норбертанок над Вислой. Перестраиваясь, прорастая башнями, надстройками, монастырь здесь живет с XII века. По правую руку начинаются горные хребты. Хребты лесисты, но одомашнены. В них мелькнет здесь башня, там купол или просто высокие крыши монастыря камедулов, где пребывают в назначенном им наказании провинившиеся ксендзы. Села бегут одно за одним, одно за одним. Сады и улицы чисты, опрятны. Дома деревянные, бревна покрыты красной охрой. Люди одеты со вкусом, с достатком. Прямо-таки процессиями гуляют из села в село. Детей множество. Их, может быть, больше, чем взрослых. И обязательно вам попадется молодая мать на велосипеде. К рулю пристроена изящно сплетенная корзина. В корзине сидит младенец. И мать, счастливая, веселая, не едет, а летит по воздуху.
По левой стороне, а позднее
и по правой — холмы, холмы вздуваются, как пышки. На холмах снопы. Незаметно и все же внезапно дорога уходит в леса. Высокие, глухие. Леса просвечены солнцем, но тяжестью веет от них. Сердце начинает биться медленно. И в голове всплывает чудовищное слово: «Освенцим».Какая странная судьба у некоторых, казалось бы, безобидных слов. До второй мировой войны кто когда-нибудь слышал это слово? Да и ничего в нем не было грозного, даже какая-то разбитная звучность раздается в нем. Ну стояли себе до 1939 года здесь унылые солдатские казармы, да и все. А сегодня?! Приснись оно среди ночи, жуткие видения поползут, на тебя одно за другим, и проснешься в холодном поту, в смертельном страхе.
Здесь, в Кракове, в этой близости, все время думаешь об Освенциме. Постоянно возвращаешься мыслью к нему, к этому колоссальному промышленному комбинату смерти. И все труднее и труднее укладывается он в голове. Освенцим!.. Это действительно просто фабрика, множество фабрик, которые ничего не вырабатывали. То есть работали наоборот. Уничтожали то, что создала природа. 14 июня 1940 года в шестидесяти километрах от Кракова в бывшем военном городке перед строем двухэтажных казарм начальник новоучрежденного лагеря обратился к первой группе заключенных. Начальник был откровенен. Он сообщил заключенным, что те «прибыли в концентрационный лагерь, из которого есть только один выход — труба крематория». Что чувствовали тогда эти несчастные? Как продолжал жить этот большой город? Как все-таки выжил он, пока в королевском замке на Вавеле сидел гитлеровский наместник Ганс Франк? Как дождался того наполненного радостной тревогой дня, о котором позднее маршал Конев мог сказать: «Говорят, будто солдатское сердце привыкает за долгую войну к виду разрушений. Но как бы оно ни привыкло, а смириться с руинами не может. И то, что такой город, как Краков, нам удалось освободить целехоньким, было для нас огромной радостью». Такие слова поистине достойны великого солдата и почетного гражданина этого города.
Иной раз летишь в машине и не догадываешься, что это не просто дорога, шоссе, а величественная и бесконечная улица. Так оно и есть на Побережье. Гданьск — от центра через Вжещ, Оливу, Сопот и дальше в сторону Гдыни — просвечен широкой, временами переходящей просто в парковую аллею улицей. Тянется она не один десяток километров, и такое ощущение, будто это не город, а целая страна, с лесными полянами, романтическими коттеджами, глухими казармами, стеклянными корпусами заводов, флагманскими районами новых застроек, тупичковыми старыми квартальчиками, застревающими в одомашненных садиках. Море то покажется, то мелькнет вдалеке, то совсем его нет. Здесь припоминаешь дорогу на Ораниенбаум, Юрмалу, Сочинское побережье. Но с налетом курортности тут чувствуется рабочая деловитость, трудовая будничность порта со всеми пристрастиями и заботами.
В Гдыню разворачивается высокий рыболовный траулер. Он откуда-то из Атлантики. На берегу ждут моряков родные и друзья. От судна пахнет рыбой, словно недоспелыми арбузами. А дальше в море — все суда и суда. Свои и чужие. Они подступают к городу, сами как большой город под множеством разных флагов, но город дружественный. Гудит и напрягается порт. И рядом забавная, но вполне серьезная опереточность.
В этом смысле замечателен в Гданьске Главный вокзал. Со стороны его принять можно за что угодно: за ратушу, за театр, за почтамт, за рынок. Длинное кирпичное здание с полубашенками по крыше, мощный кирпичный неф поперек, башня высокая, полуроманская, с часами, на ней прилеплены барочные купола — чистая колокольня. Видно обязательное желание жить по-своему, с прихотью.
На железной дороге это сразу дает себя знать. В иных вагонах стеклянные двери отделяют купе от коридора. В таких купе всегда светло и ощущение многолюдности, как на улице. На стенах немного старомодные фотографии различных городов и местечек. Тут пассажиров четверо. Но есть вагоны, в которые билеты продаются вне зависимости от количества мест, и в них вы можете чуть ли не через всю страну ехать как в трамвае.
Во всех польских вокзалах есть что-то тревожное, грустное и в то же время приподнятое. Тут всякому видно, как живет вся страна, торопливо, неудержимо, как она полна сил и надежд. И как живо в памяти людей, даже самых юных, все, чем обрушилась на страну последняя война. Словно еще не затихли прощальные солдатские марши с мягкими мелодиями славянских напевов, еще доносятся беспощадные и оглушительные ритмы нацистских гимнов, злые выкрики военных команд, лай овчарок, бушующий огонь Варшавы и «Танго смерти» Треблинки.