Журнал «Вокруг Света» №08 за 1987 год

К вечеру мы добрались до Каргила, небольшого городка, зажатого скалистыми горами. Когда-то город славился своим базаром, красочным и шумным. Теперь о базаре остались только воспоминания: улицы казались грязными и захламленными. Глинобитные, с плоскими крышами дома глухими стенами смотрели на горбатые извилистые улицы.

Еще день, и на пути встал Мульбек. Стены крепости обветшали, местами обрушились. Снизу, от реки, этого не было видно: казалось, крепость на скале продолжает нести многовековую сторожевую службу, охраняя покой этой горной долины.

Помните, у Рериха? «...в древнем Мульбеке гигантское изображение Грядущего стоит властно при пути. Каждый путник должен пройти мимо этой скалы. Две руки к небу, как зов дальних миров. Две руки вниз, как благословение. Знают — Майтрейя идет».

Двадцатиметровое изваяние Майтрейи, высеченное прямо в скале, прочно стояло на пьедестале, вознося к небу голову, увенчанную короной. Глаза Майтрейи, полуприкрытые тяжелыми веками, спокойно взирали на древний путь.

...После полудня в окружающих горах и скалах стало что-то меняться: они утрачивали свою угловатость и изломанность, становились более мягкими, скругленными. От спрессованного песка исходил рассеянный золотистый свет — как на дне морского мелководья. Казалось, едем по дну древнего моря, чьи призрачные волны бьются о каменные вершины гор. Современная геология считает, что десятки, сотни миллионов лет назад здесь плескалось Пуранское море, а потом древний океан Тетис вздымал свои грозные волны.

Машина медленно — один круг, второй, третий — взбиралась к перевалу Фотула. С него открылись долина и древний монастырь Ламаюру на песчаниковых скалах. По тропинке я поднялась к высокой стене монастыря. У входа во двор трое лам в красных длинных плащах отрешенно и методично били в разрисованные барабаны. Один из них сделал мне знак остановиться и исчез в боковой двери. Теперь двое лам били в барабаны. Я сделала еще шаг — второй лама поднял ладонь и скрылся в той же двери. Третий отрешенно бил в барабан. Я стояла перед ним, но он смотрел куда-то сквозь меня. Я сделала еще одну попытку двинуться: предупреждающий жест, и третий лама исчез за той же дверью.

Бить в барабан было некому, и я направилась к двери. Из нее вышли все трое лам, остановились перед дверью и ударили в барабаны. Следом появился четвертый, с коричневым морщинистым лицом, похожим на печеное яблоко.

— Джулей. Здравствуй. Извините, что заставил ждать. Они не виноваты,— приветливо сказал он и кивнул на барабанщиков.

Барабанщики отрешенно и методично били в барабаны...

— Это у вас такой ритуал приема гостей? — спросила я у ламы.

— Нет-нет,— заторопился Бежен — так его звали.— Они хотели вам помочь, но объяснить не смогли. Они говорят только по-ладакски. Я покажу монастырь и все расскажу.

Бежен открыл толстую деревянную дверь, и я оказалась в просторном помещении, по стенам которого тянулись ячейки. В них лежали завернутые в цветной шелк длинные тибетские книги, Бежен снял одну, бережно развернул желтый шелк и протянул мне. По тонким продолговатым страницам глубокого черного цвета бежали тибетские золотые буквы. Бумага пахла тонко и тревожно. Мягко шуршали страницы, мелькали буквы, сливаясь в узорчатые цепочки. Я не понимала, о чем повествует эта рукопись, но глаза притягивала и манила золотистая вязь.

История монастыря, уходившая в далекое прошлое, была неясна и противоречива. Определенно было известно, что буддийский монастырь Ламаюру вырос и сформировался на прочном фундаменте древних верований, которые, в свою очередь, оставили неизгладимый след в ладакском буддизме. Сам монастырь принадлежал ламаистской секте красных шапок, которую создал в VIII веке неистовый тантрист Падма Самбхава. Еще в 1909 году доктор Франке из Моравской миссии обнаружил здесь древнее, добуддийское, бонское святилище. Когда Центрально-азиатская экспедиция Рериха остановилась в Ламаюру в 1925 году, выяснилось, что время сделало свое дело. «Мы обошли также развалины бонского монастыря, о котором упоминал доктор Франке,— писал Юрий Николаевич Рерих.— К сожалению, фрески, когда-то украшавшие стены храма, осыпались, и трудно было определить, что на них изображено».

Я ничего не нашла на месте прежнего святилища бон. Здание рухнуло в 1971 году, ламы аккуратно убрали и вынесли камни и засохшую глину, некогда скреплявшую их.

В соседнем зале бил барабан, гортанно звучали голоса лам, завернутых в красные тоги. Странное ощущение безвременья возникло во мне: казалось, оно источало тонкий аромат нездешних курений, звучало гортанной песней и тревожным боем барабана. Безвременье клубилось, свивалось над масляными светильниками, из его глубин выплывали оскаленные страшные лица древних богов.

Восьмирукий Нагараджа в короне из черепов крепко сжимал в каждой руке по змее. Они извивались, пытаясь вырваться. Красные, синие, зеленые маски раскрывали клыкастые пасти, угрожающе выкатив круглые мертвые глаза. На их лбах таинственно и призрачно светился третий глаз.

Я прошла сквозь это наваждение, и Бежен, открыв боковую дверцу, поманил меня за собой в сумрачный коридор. Мы стали спускаться по древним выщербленным ступеням куда-то в темноту. Потом появилось светящееся пятно, и мы оказались в тесном маленьком дворике. Из дворика попали в помещение, куда через отверстия в потолке проникал рассеянный свет. На стенах проступали полустертые фрески, потом они уступили место грубому камню. Я поняла, что попала в пещеру. Горел только масляный светильник, и из полумрака проступали двухметровые фигуры черноликого хранителя Махакала, Лхамо, скачущей на муле, и кого-то третьего — грозного и воинственного, оседлавшего льва. Маски-лица мерцали сумрачно и загадочно. Блики дрожали на коронах из черепов.

— Это самое древнее святилище Сенге-Ганг,— сказал Бежен.— Говорят, его построил сам великий Наропа, когда осушил озеро. На этом месте когда-то было огромное озеро: оно тянулось на запад до Каргила и на восток до Ле. Оно было и там, где стоит теперь Ле. Наропа был великим сиддхи. Он все мог.

На древней земле легенда и реальность смешались, переплелись, сбились во времени. Солнце уже зашло за горизонт, на песчаных волнах и зданиях монастыря лежал красноватый отблеск заката. Когда стемнело, громады гор прорисовались на звездном небе.

Начиная от Кхальзе, древняя караванная дорога пошла вдоль зелено-голубой ленты Инда.

Здесь, между Кхальзе и Басго, Рерих записал: «Именно .эти формы, нарочитые на Западе, здесь начинают жить и делаются убедительными. То вы ждете появления Гуаньинь, то готова разрушительная стихия для Лхамо, то лик Махакала может выдвинуться из массива утеса. И сколько очарованных витязей ожидают освобождения. Сколько заповедных шлемов и мечей притаилось в ущельях. Это не правдоподобный Дюрандаль из Рокамадуры, это подлинная трагедия и подвиг жизни. И Бругума Гесерхана сродни Брунхильде Зигфрида. Изворотливый Локи бежит по огненным скалам».

Здесь Николай Константинович вспоминал Нибелунгов, и в этих эпических изломах гор, древних ликах и бездонных ущельях ему чудились аккорды вагнеровских музыкальных картин. Его не покидала мысль о том, что мифическая страна Нибелунгов Скандинавии и Центральной Европы в своей изначальной сути связана именно с Гималаями. Была ли это догадка или неожиданное озарение — сказать трудно.

К следующему полудню нас приняла горная долина, где добротные массивные дома лепились к лиловым скалам, взбирались на них и застывали на вершинах. Террасы полей вплотную подступали к домам и скалам.