Журнал «Вокруг Света» №09 за 1971 год

В гробницу положили также все, что сможет пригодиться для жизни в загробном царстве Осириса. И рядом с украшениями, посудой, предметами быта, оружием, драгоценностями жрецы положили маленькую статуэтку из обожженной глины. Глиняный человечек был запеленат, как мумия, но лицо и руки его были открыты. В руках, скрещенных на груди, человечек держал кирку и мотыгу, а за спиной его висела корзинка для зерна. На одежде статуэтки были выведены иероглифы: «Осирис Нахт (1 В Древнем Египте перед именем умершего всегда ставили имя Осириса, тем самым как бы уподобляя его богу), говорит он: «О, этот ушебти, сотворенный для Нахта, если Нахт будет призван, если он будет причислен ко всяким работам, производимым в загробном царстве, чтобы выполнять обязанности — сделать цветущими поля, орошать землю, перевозить в лодке песок с запада на восток — «Вот я!» — скажешь ты».

Что же символизировала эта глиняная скульптурка, «этот ушебти, сотворенный для Нахта», и что означает надпись на его одеждах?

Сотни тысяч таких человечков, открытых в древнеегипетских погребениях, хранятся в музеях мира. Само название их — ушебти — по-древнеегипетски означает «ответчик». А из текста, который почти всегда сопровождает ушебти, ясно — перед нами тот, кто должен в загробном царстве Осириса выполнять от имени своего «владельца» все необходимые работы. Египтяне представляли загробный мир точной копией земного. На земле правил фараон — в загробном мире царствовал Осирис.

Все подданные фараона выполняли повинности на царских работах, царских полях — все умершие обязаны работать на полях Осириса. В царстве фараона египетская знать свои повинности перекладывала на слуг и рабов, но в царстве Осириса все работы должен выполнять сам покойный.

Однако нелюбовь к царским повинностям на земле была так велика, что египтяне придумали способ, как избавиться от работы в загробном мире, изобрели ушебти, которые при помощи магии «должны» выполнять за покойного его обязанности.

И кто бы ни был покойный, богатый или бедный, каждый стремился «переложить» на плечи ушебти «предстоящие ему» неприятные повинности и поэтому старался как можно больше человечков поместить в свою гробницу. В одной из древнеегипетских гробниц нашли 403 статуэтки.

365 фигурок собственно самих ушебти — по одному на каждый день (египетский год имел 360 дней плюс пять дней вне года). Для такого количества «работников» потребовалось 36 десятников-надсмотрщиков, один главный надсмотрщик и один писец. Писец сидел в обычной для него позе на скрещенных ногах с развернутым папирусом на коленях, на папирусе написано число 403. Надсмотрщики стояли с бичом в руке. Большинство ушебти, хранящихся в фондах музеев, сделаны явно наспех, ремесленнически грубо, но в некоторых гробницах вельмож, высокопоставленных чиновников археологи нашли подлинные произведения искусства. И когда вглядываешься в деревянные, глиняные, каменные лица таких ушебти, видишь в них то изящество и твердость руки ваятеля или резчика, что восхищает в известных всему миру шедеврах монументального искусства Древнего Египта.

Фото И. Невелева

Последняя анаконда

Окончание. В первой части, напечатанной в № 8 «Вокруг света», шведский писатель Георг Даль рассказывал о последнем путешествии по джунглям Колумбии, где он провел лучшую пору своей жизни. Целью экспедиции была поимка гигантской анаконды.

С неба на землю

Словом «ангостура» в Колумбии обозначают узкое место на реке, теснину, и этот участок вполне отвечал своему названию. Русло становилось все уже, его стиснули крутые склоны, дальше их сменили отвесные стенки. Скалы были отполированы водой много выше теперешнего уровня реки. Сразу видно, как сильно разливается Гуаяберо, когда в горах идут ливни.

Сейчас, в засушливый сезон, вода была прозрачная, хорошо видны черные камни и топляки — палисадос; кое-где целые деревья, принесенные сюда в разгар дождей, застряли в щелях между плитами. Не доходя первого порога, мы пристали к берегу, чтобы осмотреться.

Скальные уступы стискивали пенящийся поток, загоняя его в желоба, где пз клочьев пены торчали каменные глыбы, словно зубы дракона. Пороги чередовались с заводями, посмотришь — тишь да гладь, но вот снизу пропарывает воду серо-черная коряга, делает несколько быстрых оборотов и снова пропадает. Да, такая штука запросто может пробить днище лодки.

Не одну тысячу километров прошел я по южноамериканским рекам, и были среди них довольно буйные, но мне никогда не доводилось иметь дело с таким монстром, как эта ангостура.

Мы сразу убедились, что форсировать пороги на лодке нельзя. Придется разгрузить ее, вещи перенести по берегу, а затем попытаться провести пирогу на веревках. К сожалению, не все вещи можно было тащить через здешние камни. Решили бочки с горючим и другие тяжести оставить на борту; наиболее уязвимое и ценное имущество перенесем на себе.

Привязав покрепче груз веревками и лианами, мы повели лодку вниз по бурной стремнине. Матеито сбросил свою латаную европейскую одежду и шел босиком, в одной набедренной повязке. Вряд ли нам удалось бы справиться с такой задачей без этого золотого человека. Вот он, поднявшись на скалу, руководит, выбирает единственный проходимый желоб, а вот уже стоит вместе со всеми по пояс в воде, и жилистое тело изогнулось дугой...

Мы трудились усердно, как бобры. Тянули, толкали, дергали, тащили. На иных участках удавалось продвинуться за час от силы метров на сто.

Я стоял по грудь в воде, судорожно сжимая борт долбленки окровавленными ладонями. Течение здесь было не такое стремительное. Я напрягся, приготовившись толкать лодку дальше. Кто-то взял меня за кисти.

— В лодку, профессор, — донесся откуда-то издалека голос Луиса. — Ниже порогов можно и на пираний наскочить.

Фред буквально выдернул меня из реки. Я сел па дно пироги, машинально ваял черпак и принялся вычерпывать воду. Луис, Матеито и Карлос Альберто гребли. Лодка обогнула скалу и открылся вид на широкий плес. Яркое солнце, речной простор, и никаких порогов. Никаких порогов! Пляжи, галерейные леса, ни одной скалы. Цапли стоят на берегах, в воздухе летают утки.

А вон и индеец дожидается. Мы подошли к берегу, установили мотор, Луис дернул стартерный шнур. Мотор подавился кашлем, потом родился ровный рокот. Мы слушали его, как любитель музыки слушает Бетховена. Этот звук был словно бы окончательным, неопровержимым доказательством того, что пороги ангостуры остались позади, мы вышли на просторы Гуавьяре. Да, это уже другая река...

Едва ли не самый приятный момент в таком походе — это когда можешь себе сказать, что труднее уже не будет, дальше все пойдет легче. Сейчас мы вовсю наслаждались этим моментом.

На другой день рано утром, спустившись к воде со спиннингом, чтобы добыть что-нибудь на завтрак, я застал там Фреда. Он уже сидел на большом камне и созерцал реку.

— Когда я умру и попаду на небо... — сказал герпетолог. — Ты что это хихикаешь, гроза шелешперов? Так вот, когда я умру и, конечно же, попаду на небо, я сяду там на таком же удобном камне, а какой-нибудь смазливый смуглый ангелочек будет варить мне кофе и подносить сигареты. И буду я сидеть и смотреть сверху на некоторых моих знакомых — как эти жалкие личности жилы из себя мотают, тащат лодки, вроде как мы вчера волокли, но только тащат их с полным грузом!..