Журнал «Вокруг Света» №09 за 1971 год

А еще через семь лет Эдуарде Парейра, заправлявший португальским разбоем на суахилийском побережье, рапортовал своему королю в Лиссабон:

«Капитаны вашего величества обнаружили большой рудник и овладели им. Полагают, что это Офир, но сейчас его называют Софалой».

Г. Мэтью, Н. Читик, Д. Киркман и другие историки, работающие сейчас в Восточной Африке, уже не сомневаются в том, что источником золота для Софалы были рудники, находившиеся на территории могущественных внутриматериковых африканских империй. Где-то там были загадочные «копи царя Соломона» — один из семидесяти тысяч древних заброшенных рудников, найденных в наши дни учеными в междуречье Замбези — Лимпопо, на территории современных Родезии, Мозамбика, Ботсваны. Семьдесят тысяч рудников — это внушительная цифра. Из них в Софалу ежегодно поступало четыре тонны золота и никем еще не оцененное количество железа. Португальцы застали закат этой торговли, но арабы писали о ней еще за пятьсот лет до Васко да Гамы.

Португальцы пришли на землю гостеприимных суахили как враги. Они не хотели делить богатств с местными правителями, не хотели торговать с купцами. Они пришли грабить. И поэтому португальцы не нашли в Килве и Софале союзников. Тайны Африки навсегда остались для них тайнами. Разгадки этих тайн исчезли вместе с самобытной, хрупкой, неповторимой цивилизацией, разрушенной матросами Васко да Гамы. Не прошло и века, как из некогда цветущих и так много обещавших португальской короне суахилийских городов полетели в Лиссабон новые депеши: золота нет, отбираемые у населения ценности не могут даже покрыть расходы на дорогостоящие экспедиции, колонии хиреют. Отобрав у людей золото и слоновую кость, дома и земли, португальцы под конец забрали последнее, что осталось у африканцев, — их свободу. Начался век работорговли.

Потеряв всякую надежду найти «копи царя Соломона», вконец спившись, заработав малярию, португальцы покинули Килву...

Второй раз европейцы открыли Килву в начале прошлого века, британское адмиралтейство отрядило к восточно-африканскому побережью бриг «Барракута» под командой капитана Ботелера — присмотреться, выбрать хорошие гавани, составить карту будущих территорий, намеченных к колонизации Великобританией.

Капитан Ботелер по достоинству оценил выбор, сделанный суахилийскими мореходами. Он признал гавань Килвы одной из лучших в мире. Но все остальное произвело на бравого английского офицера гнетущее впечатление. Измазав свой белый мундир в тине, разодрав брюки в мантрах, Ботелер добрался до берега. Идущие впереди матросы топорами расчищали ему путь среди леса. Наконец показалась стена каменной кладки, скрытая лианами. В ней зиял провал, через который англичане увидели огромные постройки под пальмами, остовы жилых домов, купола неповторимой по своей красоте мечети. Но надо было обладать огромной фантазией, чтобы представить, что некогда этот город жил. На всем острове моряки с трудом нашли несколько лачуг, в которых ютились боязливые люди. «Признаки былой роскоши и культуры резко контрастируют с современной нищетой и дикостью», — записал Ботелер в судовом журнале.

Через неделю, когда, исходив все лесные тропинки Килвы и соседних островов, я собрался уезжать, бвана Чунгуфу пришел проводить меня в порт.

— За шесть лет, что работаю в Килве, ни разу не видел здесь журналистов, — признался он. — Постарайтесь рассказать об этом великом, незаслуженно забытом городе.

Я обещал ему написать о Килве.

Сергей Кулик, корреспондент ТАСС в Восточной Африке — для «Вокруг света»

Килва — Найроби

Жиль Перро. По следам бесследного

Окончание. Начало в № 8

Он бродил до вечера по улицам Гамбурга. В нем жило непреодолимое влечение к кораблям, гаваням, морю. Были ли у его сверстников такие же затаенные, вышедшие из моды мечты, о которых они стыдливо умалчивали? Он выпил пива с норвежскими моряками, отправлявшимися в Бостон. Помощнику повара пришлось остаться на берегу из-за аппендицита. Он не знал, шутили они или нет, предлагая ему занять вакантное место. Бостон не входил в извечный сказочный маршрут, начинавшийся в Александрии и кончавшийся в Вальпараисо. Но все-таки. Он с увлечением читал Верселя, Сендрара, Пейссона, Конрада. Потом — как и все — Сэнт-Экзюпери и Камю. Сын мой, ты будешь человеком. Славный парнишка, учившийся с ожесточением, чтобы заслужить стипендию и оправдать принесенные матерью жертвы. Май шестьдесят восьмого года сделал для него очевидным то, мысль о чем терзала его уже давно: стоит ли карабкаться на ярмарочный шест, чтобы добыть в награду протухшие окорока? После этой бури ни малейшего свежего ветерка, мертвый штиль, единственная отрада — побренчать на гитаре. Никакого желания попытаться спилить шест. Когда он вернулся из Божона, он нашел квартиру пустой и мать в больнице. Очередная серия сеансов лечения сном. Так было с самых давних пор. Сын Венеры не знает, что ему-то еще повезло. Семнадцать расстрелянных, двадцать восемь сосланных в концлагеря и мальчишка, получивший в наследство мать-неврастеничку: прекрасные трофеи, папочка. Почему она ему никогда ничего не говорила? Он долгое время думал, что смерть его отца объясняет все, а также смерть Шарля, их первого сына, его старшего брата, скончавшегося от лейкемии в 1949-м, в шестилетнем возрасте. Детство, благочестиво проведенное между алтарем отца — на камине, и алтарем брата — на ночном столике матери. Нельзя все время жить с мертвыми. Другие вспоминают о них лишь в день всех святых, Он мог бы дать голову на отсечение, что его мать никогда больше не знала мужчины. Совершенно зря. Родители его друзей разводились, заводили любовников и любовниц, а он оставался у подола безупречной матери, лезшей для него из кожи вон, как в романе Бальзака. Мать Горио. Это было столь же невероятным, как и его мечты о кораблях, бороздящих океан на пути в Такому.

Но вот уже неделя, как его преследует мысль о том, что все может быть объяснено иначе, и болезненная преданность двум усопшим вовсе ни при чем. Его мать тоже занимает свое место среди трофеев. Думаешь, что вышла замуж за порядочного человека, и оказываешься в постели доносчика. Если бы старик еще был способен просто покончить с собой сразу, никому не мозоля глаза. Чем должны были быть эти четыре года агонии, с призраками расстрелянных, с возвращением ссыльных, превратившихся в живые скелеты? Конечно, мать не могла не свихнуться между сорок четвертым и сорок восьмым. Смерть Шарля в сорок девятом была последним ударом. Бедная старуха. Но она-то понимает, почему ее муж все выложил еще до первой зуботычины? А может быть, здесь и понимать нечего. А та сволочь, комиссар, он действительно искренне уверен, что склонность доносить на своих товарищей может передаваться от отца к сыну? Нет, даже если норвежцы не шутили, даже если бы не требовались документы и профсоюзная карточка, он все равно бы не променял этого Рюди на Бостон.

Он взял на обед кислую капусту и, запивая ее пивом, ждал в забегаловке около бюро, адрес которого ему дала Грета. Он направился туда сразу же по прибытии в Гамбург. Это была жалкая лавчонка, обклеенная афишами, восхвалявшими достоинства различных ночных кабачков. Пожилая женщина, сидевшая за прилавком, не говорила по-французски и упорно старалась всучить ему билет на экскурсию в «Гамбург-секси». В конце концов она велела зайти в десять часов. На этот раз в бюро был народ. Человек шесть мужчин разного возраста, черноволосые, с матовой кожей, курили, сосредоточенно рассматривая кончики своих ботинок. Старушка улыбнулась ему и сделала знак рукой, предлагая набраться чуточку терпения. Было всего лишь без четверти десять. Вошло еще несколько мужчин мрачноватого вида, с блуждающими взглядами. В пять минут одиннадцатого крохотный «фольксваген» остановился на краю тротуара, и старушка мотнула головой. Он понял это как знак, что из машины выйдет Рюди. Трудно сказать, сколько ему можно было дать лет. Он был маленького роста, очень худой, бледный, на лбу челка, жидкие, соломенного цвета волосы, на носу очки, тонкие, еле заметные губы. Может быть, лет пятьдесят пять. Но, в контраст всему этому — живая походка юноши, шаг твердый, как у завоевателя.

— Добрый вечер. Вы господин Рюди, не правда ли?

Человек вздрогнул. Он был ошеломлен, что подтверждал испуганный взгляд, которым он обвел всех в комнате.

— Я был у Карла Рихтера и теперь приехал повидаться с вами. Я сын Мориса Ваннье, которого вы арестовали во время войны, мне бы очень хотелось получить возможность, если это вас не слишком затруднит, побеседовать с вами о человеке, который был моим отцом.

У него был целый день на то, чтобы тщательно отделать эту первую фразу. Не спугнуть рыбку, зажимать тиски не спеша.

— Морис Ваннье? Группа «Марс»? Ах, боже мой! Ах, какой сюрприз! Если бы мне сказали, что в один прекрасный день...

На лице такая радость, будто он жил все эти двадцать пять лет в ожидания именно этого дня: сжал его ладони своими бледными пальцами, вцепился в запястья, добрался до локтей. Можно было подумать, что перед ним сын однополчанина, свалившийся с неба. Кто мог предположить, что все это будет так отвратительно?

— Я вижу, сегодня вечером вы заняты, но завтра...

— О нет! Нет, старина! Вы — мой, я вас не отпущу! Подумать только, сын Ваннье. Единственная проблема — это ваш костюм. Я бы не сказал, что вы хорошо экипированы для совместной поездки с моими герцогами. Я говорю «моими герцогами», полюбуйтесь на них, вы видели рожи этих метисов?.. Ни пиджака, ни галстука? Но мы для вас все подыщем. Кстати, вы совершеннолетний? Двадцать один год? Прекрасно, прекрасно Заходите в эту клетушку. У нас был две недели назад один мексиканец вашего роста, который облевал свой пиджак. Он отлично вам подойдет. Вы будете повыше ростом, чем ваш папа? Ах, Морис Ваннье, вы только скажите! Нет, нет, старина, не нюхайте, все было отдано в химчистку. И держитесь, вот отличный галстук. Превосходно одет для экскурсии в «Гамбург-секси».

Он переигрывал, это было несомненно, но тем не менее, казалось, что он испытывает радость. Они вышли в большую комнату. Рюди обратился на испанском языке к мужчинам, которые находились между дверью и прилавком. Один за другим все вышли на улицу, бросили окурки на тротуар, пригасили их подошвами ботинок и стали залезать в маленький автобус.

— Я занимаюсь клиентами с испанским языком. На этот вечер у нас как раз чистокровные испанцы. Работать с ними прямое наслаждение. Достаточно показать им полуобнаженную женщину, и они уже впадают в транс. Вы любите женщин? Прекрасно, старик, я обещаю, что у вас будет великолепный вечер!

Он предпочел бы лечь спать. После ночи у Рихтера и блужданий по Гамбургу у него к вечеру уже слипались ресницы. Рюди расспросил его о Рихтере и заставил его рассказать о том, как отец записался в дивизию Леклерка, какие получил раны, когда умер.

— Как это грустно. А ваша мать, она еще жива?

— Вы знали также мою мать?

— Нет, нет. Абсолютно нет.

Что-то торопливое и неестественное в голосе.

— Моя мать умерла пять лет назад.

— А, очень хорошо.