Журнал «Вокруг Света» №09 за 1980 год

«Для того чтобы войти в рассол, — рассказывал А. С. Монин, — двигатели аппарата разворачиваются вертикально и включаются на полный ход. Они развивают тягу в 300 килограммов, и аппарат начинает движение вниз, сильно взвихривая вязкую забортную среду. Температура воды поднялась до 33 с половиной градусов. Аппарат дошел до глубины 2030 метров и остановился: выталкивающая сила уравновесила тягу двигателей...»

Многократно пытались гидронавты проникнуть в толщу рассола, но результат был одним и тем же: аппарат зависал на «заколдованной» глубине 2030 метров — кстати, рекордной для «Пайсиса».

Следующее погружение 14 февраля 1980 года. На этот раз объектом наблюдения выбрана лежащая к востоку от «Атлантис-II» впадина «Вальдивия». Известно было, что рассол в ней не такой горячий, да и верхняя граница лежит значительно выше.

«Перевалив через пологий увал и два уступа, обращенные к западу, «Пайсис» на глубине 1560 метров вошел в рассол впадины «Вальдивия». Вхождение в слой рассолов было сразу отмечено визуально. У всех трех членов экипажа сложилось общее впечатление, что слой воды за иллюминатором струится и переливается, значительно искажая контуры видимых деталей аппарата. На глубине 1565 метров дальнейшее погружение аппарата было остановлено (резкий перепад плотности). Командир сделал три попытки пробиться в рассол, поднимая аппарат на 1560 метров и опускаясь с включенными двигателями, но это оказалось безуспешно... Далее мы приподнялись над рассолом и провели визуальные наблюдения поверхности раздела. С высоты 4—5 метров эта поверхность просматривалась как илистое дно, покрытое легкой рябью. После проведения наблюдений аппарат пересек впадину курсом 180 градусов в сторону склона. Этим курсом мы прошли около двух кабельтовых и дошли до берега соляного «озера», где отлично был виден уровень рассола у спускающегося склона, покрытого светлыми желтоватыми осадками. Поверхность рассола выглядела как клубящийся туман, наползающий на берег, причем было заметно, как струи рассола стекают в «озеро».

Поверхность «озера», по всей видимости, была возмущена работающими двигателями аппарата...»

(Из дневника наблюдателей О. Сарахтина и Е. Плахина)

Спуск во впадину «Вальдивия» стал последним, двадцать девятым по счету, погружением «Пайсиса» в Красное море...

Мы смогли взглянуть глазом фотообъектива — и, главное, человека! — на дно Красного моря, где происходит великая созидательная деятельность сил природы. Где образуются ценные металлы. Где рождается новый океан.

Виталий Войтов

«Чтобы стать настоящим тореро...»

О днажды мой старый мадридский друг художник Хуан Лопес предложил познакомить меня с тореадором.

— Соберешь материал для очерка о корриде, — сказал он.

Разве мыслимо представить себе Испанию без боя быков? В час корриды улицы испанских городов пустеют. Мужчины и женщины, старики и дети устремляются домой к телевизорам; зрелище, ради которого они оставляют на время все другие дела, затмило по популярности и футбол, и хоккей, и самые захватывающие кинофильмы и театральные постановки.

А посмотреть на обладателей билетов на «пласа де торос», когда они торопятся занять места на трибунах! Кто в тени, кто под солнцем — в зависимости от суммы, которую они позволили себе истратить, возбужденные, встревоженные, счастливые, они ждут момента, когда дирижер взмахнет своей палочкой и под звуки пассадобля на арену войдут разодетые в яркие костюмы парни, чьи имена здесь знает каждый ребенок. Потом раскроются ворота, и навстречу людям, которых поначалу воспринимаешь как артистов некоего фольклорного ансамбля, кинется большое красивое животное.

Гарсия Лорка, испанский поэт, писал о корриде: «Это подлинная драма, глядя на которую испанец проливает свои самые искренние слезы и испытывает самую глубокую скорбь...»

Я представил себе все этапы корриды, вплоть до того кульминационного момента — он должен наступить точно в срок, положенный по ритуалу, — когда бык падет, сраженный финальным ударом шпаги. Падет, если жертвой мощного животного не окажется тот, кто вступил с ним в смертельный бой. Так кто же этот человек, что постоянно рискует жизнью, для кого коррида стала профессией? И я решился:

— Ну что ж, если можешь, познакомь меня с таким человеком. Одно условие — он не должен ждать от меня рекламы.

— Считай, что встреча будет, — улыбнулся Хуан. — Недавно я виделся с матадором Пако Камино. И он хотел побеседовать с советским журналистом.

Два дня спустя Пако Камино ждал нас в кафе «Хихон», неподалеку от площади Колумба, там, где старый Мадрид соприкасается с новым, ультрасовременным. Когда мы вошли в кафе, Пако поднялся навстречу и протянул руку мне и моему спутнику. Я сразу узнал Пако его фотографии не сходят со страниц газет и журналов. Сильные руки, загорелое лицо, манера говорить — все выдавало в нем крестьянского парня. Пако показал глазами на стоявшего рядом с ним невысокого, изысканно одетого сеньора:

— Позвольте представить моего хорошего знакомого — писателя Педро Бельтрана. Я человек дела, и этим живу. А он человек слова, посвятил жизнь книгам. И большой знаток тавромахии. Надеюсь, он поможет, если мой собственный язык окажется слишком бедным.

Отмечу сразу: Пако скромничал. За день, проведенный вместе с ним, я убедился, что он не только знает свое дело, но и умеет рассказывать о нем простым и понятным языком. Впрочем, присутствие писателя и художника позволило затронуть такие вопросы, поставить которые сам я скорее всего вряд ли догадался бы.

Мы сели за столик. Хуан заказал всем кофе.

— И по рюмке «магно», — вставил, подмигнув, Пако. — Не возражаешь?

Перейдя на «ты», знаменитый матадор старался быстрее разрушить барьер, неизбежно разделяющий людей в первые минуты знакомства

— Так с чего же ты хочешь начать? — спросил матадор.

— Наверное, с самого начала. Как ты пришел в корриду?

— Ну что ж. Сразу признаюсь, к числу потомственных тореро, таких, как, скажем, Бьенвенида, я не принадлежу. Родился в деревенской семье. Были трудные годы. Только что кончилась гражданская война. Жили мы бедно. Чтобы накормить семью, — кроме меня, подрастало еще четыре голодных рта, — отец нанялся делать бочки для хранения олив. Заработок его был мизерным, и все с нетерпением ждали, когда мы , мальчишки, наконец подрастем и сможем приносить в дом хоть какие-то гроши. Иногда отца приглашали на корриду в качестве бандерильеро. Он должен был, выбежав на арену, всадить в холку быка бандерильи, украшенные разноцветными ленточками.

— Бандерильеро — как бы подсобный рабочий корриды, — поясняет, обращаясь ко мне, писатель. — Он подвергается на арене той же смертельной опасности, что и матадор, но не зарабатывает при этом ни славы, ни больших денег.

— И все же те тридцать две песеты, которые перепадали нашему семейству за каждое выступление отца, никогда не были лишними, — бросает Пако.

— Извини, но можно ли сказать, что ты занялся корридой, чтобы выйти из нужды?

— В известной мере да. Если захочешь, я покажу тебе ферму в Мирамонте. Я купил ее, чтобы прожить, когда не смогу больше выступать на арене. Но это только одна сторона дела. Главное — ты не найдешь в Испании мальчишку, который не мечтал бы стать матадором.

— У детей каждой страны есть своя любимая игра, — включается в разговор Педро Бельтран. — У одних это игра в индейцев, у других — в слова, у третьих — в прятки. Наши дети чуть ли не с младенческого возраста играют в корриду. Их притягивают сила и ловкость матадора, красочность его одежды, музыкальное сопровождение боя. И еще: в других детских играх слава распределяется более или менее поровну между многими. В этой же в центре внимания оказывается один. Он кумир, И, даже став взрослыми и научившись отделять реальность от мишуры, мы , испанцы, не расстаемся со своей детской мечтой. Ведь коррида не что иное, как борьба двух противоположных начал: грубой животной силы и человеческого интеллекта.