Журнал «Вокруг Света» №09 за 1983 год

Ричард отнес недопитую бутылку кашасы за ширму. Вернулся, задумчиво посмотрел на оставшийся на столе товар.

— Видите, в каких условиях приходится работать; таких, как этот, у меня десятка три поставщиков. Один другого бестолковее. Этот — еще ничего, из самых надежных. Был бы совсем неплохой старик, если бы не пил.

Он помолчал, вспоминая, видимо, тему нашей с ним беседы, и, вспомнив, спросил:

— Если гуарана вам и в самом деле понравилась, могу предложить. В любом количестве. Со скидкой.

Но мне расхотелось покупать гуарану— и все, что угодно,— у сеньора Ричарда Пильняка...

Манаус — Рио-де-Жанейро — Москва Игорь Фесуненко

Как я был турком

Л егко ли быть иностранным рабочим — особенно турком — в ФРГ? Задавшись целью лично убедиться, что в ФРГ растет враждебное отношение к иностранным рабочим, я решил сам стать турком. Перекрасил свои светлые усы, брови и волосы в черный цвет, облачился в белую рубашку с большим воротником, широкий пестрый галстук, синий пиджак и расклешенные брюки. Надел обширную кепку и надвинул ее на лоб.

И сразу стал турком. По крайней мере таким, как его представляют себе в Западной Германии.

«Опернкафе» считается во Франкфурте-на-Майне весьма престижным заведением. Когда я проходил мимо стойки, хорошо одетый господин с бокалом в руках бросил:

— Мустафа пришел.

Официант, стоявший у стойки, брезгливо процедил:

— Вечно здесь шляются!

В кафе было почти пусто. Пока я осматривался, на моем пути встала молодая — лет двадцати пяти — официантка:

— Вы столик заказывали?

Я ответил с турецким акцентом:

— Ничего не заказывать. Все равно никого нет. Я — один кофе пить дай, да!

И сел к ближайшему свободному столику.

Кофе я не получил, тогда поднял руку и подозвал официантку. Ноль внимания. Сижу пять минут, десять, полчаса. В кафе входит наш фотокорреспондент Вернер Эбелер. Тут же официантка приносит ему яблочный сок. На обратном пути останавливается у моего столика, решительно вытирает мокрой тряпкой мраморную поверхность и как бы невзначай сбрасывает на пол турецкие газеты, которые я разложил перед собой.

— Все места заказаны, понимаешь? — говорит она, упираясь левой рукой в бок.

— Меня кофе нет, потому что я турок, да? — спрашиваю с вызовом. Кое-кто из посетителей смотрит на нее, потом снова отворачивается. Меня для них просто не существует, я — пустое место.

— Удо, — говорит светловолосая официантка бармену,— пора тебе им заняться.

Подошедший Удо берет меня за галстук — игриво, будто пробуя качество материала. Потом говорит:

— Здесь все заказано, понял? И баста. У нас нет для тебя места, понял, ты, Мустафа? Ты нам не нужен. А теперь мотай отсюда, ты, Ахмед-Мамед, или...

Он делает рукой угрожающий жест.

...Уже неделю живу я турком во Франкфурте. Почти четвертая часть жителей этого города — иностранцы, ни в одном западногерманском городе их нет столько, сколько здесь. Каждый день я встаю в четыре утра. В пять начинаю работать — дворником. Каждый день я, одетый в оранжевую форму, восемь часов подряд подметаю улицы в районе, расположенном между Франкфуртер-Хоф и театром.

Без иностранных рабочих город утонул бы в грязи: девяносто пять процентов дворников и мусорщиков во Франкфурте-на-Майне — турки. Ежедневно я собираю шесть мешков грязи, подметенной мною на улицах — окурки, бумажки, объедки. Я выбрасываю мусор из урн, подбираю полиэтиленовые пакеты и разбитые бутылки из канав, счищаю собачьи кучки с тротуаров.

Я вздрагивал, видя на стенах франкфуртского метро надписи вроде: «Ахмед, тебя ждет газовая камера», или «Мусульмане — убирайтесь!», или таблички на лавочках, расположенных между полицейским управлением и франкфуртским выставочным залом (их там не меньше двух дюжин): «Только для немцев». Но, прочитав по третьему разу надпись «Турки, вон!», перестаю обращать внимание — они стали такой же неотъемлемой частью Франкфурта, как новое здание Немецкого банка или Старая опера.

Поэтому я уже не очень удивляюсь, когда полицейский, которому я показываю плакат «Турки, вон!», в ответ бурчит: «Ну и что, в других местах не видел? Мне что ли их срывать?» На замечание, что слово «Rauss!» — «Вон!» обычно не пишут с «

» на конце, как у эсэсовцев на эмблемах, он отвечает: «Ну и что? Просто старое немецкое написание».

Я уже привык к тому, что со мной — турком — обращаются как с низшим существом. В магазине кассирша просто берет все мои деньги и сама отсчитывает, сколько ей нужно, как будто я не умею считать. В булочной мне снова и снова объясняют, что вчерашние булочки — гораздо дешевле. Только теперь, пожив в шкуре турка, я понял, почему они предпочитают покупать в турецких магазинах: только там с ними обращаются по-человечески.

Пятница, вечер — время отдыха и развлечений. Я чувствую, что мне нужно набраться немалой смелости, чтобы решиться войти в немецкую среду. Слишком уж она враждебно настроена. Лучше пойти со своими турецкими друзьями, которых я приобрел за это время, в одну из их кофеен. Там-то меня никто не оскорбит.

Но мне-то как раз и нужно — пройти все испытания, выпадающие на долю турка-гастарбайтера.

...Дискотека «Вог». На наружных стенках — пестрый блестящий пластик, у входа лежит доска для виндсерфинга, земля посыпана песком.

У входа стоит вышибала — американский негр. Он преграждает путь: «Стоп! Вход не для всех!» — «Почему? Турок — нельзя? Ведь все входят?» Он почти по-дружески, только очень крепко, берет меня за руку и выводит на улицу.

После того как меня не пустили и в дискотеку «Кукиз», что в центре города, я решил попытать счастья в заречном районе. В рекламном проспекте я прочитал: «Самое характерное для нас — это люди, живущие на другой стороне Майна: упрямые и гордые как своей историей, так и особым диалектом, на котором говорят. То, что здесь предлагают иностранцам, — это не искусственная идиллия и не пригородная романтика. Это наше гостеприимство, которое стоит того, чтобы его почувствовать».

Останавливаюсь у «Райского двора». Это место я видел на фотографии в проспекте. «Райский двор» — солидное традиционное танцевальное заведение. Объявление на дверях сообщает, что хозяин его — член Гессенского общества владельцев ресторанов. Меню на стене обещает немецкую национальную кухню.

Фоторепортер Герберт Петерхофен, который входит буквально за минуту до меня, покупает билет за две марки. Радушный жест толстого швейцара:

— Добро пожаловать, милостивый государь!

Потом он смотрит на меня и поднимает руки: