Журнал «Вокруг Света» №09 за 1984 год
Шрифт:
— Скорость! — крикнул я механику-водителю...
Но на северной опушке леса своей роты мы не застали.
— Обстановка изменилась,— сказал подошедший к нам зампотех роты Борис Слуцкер.— Батальон пошел в контратаку раньше намечавшегося времени. А вам, Смирнов, начальник штаба батальона приказал вернуться к дому лесника. Не исключено, что противник попытается прорваться и по этой лесной дороге.
Развернувшись почти на месте, мы помчались обратно. Но на душе у меня было неспокойно. Что-то теперь там, у дома лесника? И чем ближе мы подходили к цели, тем больше росла тревога — там, впереди, рвались снаряды и мины, вскоре стала прослушиваться и пулеметная дробь.
До дома лесника оставался какой-нибудь километр, и танк вот-вот должен был выехать на поляну, как вдруг нас остановил солдат, посыльный командира
Я поспешил к своему новому начальнику. А тем временем мой экипаж, не дожидаясь моих указаний, убрал танк с дороги, поставил его так, чтобы в любую минуту было удобно встретить врага — открыть огонь. Ребята мои были опытные танкисты и помнили об этом всегда, в любой ситуации...
Командир батальона, молодой капитан с реденькой щетинкой на лице, с воспаленными усталыми глазами, сидел в замаскированном окопе. Рядом с ним был телефонист, который держал телефонную трубку у уха. Молчал.
Я заметил, что капитан был рад мне. Точнее, появлению нашего танка в его расположении.
— Вот что, лейтенант,— без лишних слов начал мой новый командир.— Дом лесника занял противник. Есть там у него танки. Батальону с вашим танком приказано выбить оттуда противника. Атака через двадцать минут. Людей у меня немного,— продолжал комбат,— но человек тридцать будут наступать.
Я высказал комбату свою просьбу:
— Ваши солдаты должны будут двигаться буквально рядом с танком, справа и слева от него. Иначе в лесу меня сожгут на первых же минутах атаки.
Комбат пообещал обеспечить тесное взаимодействие танка с пехотой. Я торопливо зашагал к машине. Надо было объяснить экипажу суть предстоящих действий...
У танка я обнаружил небольшую группу солдат. В центре стоял Гончаренко, что-то объяснял, живо размахивая руками. Как вскоре я узнал, обсуждался весьма важный вопрос: кто-то неосторожно обронил, что фашисты будто бы обошли лес, в котором мы находились.
И сейчас солдаты пытались выяснить у танкистов, так ли это. Мои ребята оказались молодцами — разуверили их.
— Не верь всякой болтовне, а гляди вперед,— советовал Гончаренко солдату,— теперь не сорок первый год. Фрицы сами боятся всего, уже ученые стали.
— Вперед глядеть — это правильно, да вот только где он, перед-то,— не унимался солдат.
— А там, где укажет командир,— отвечал Гончаренко.
Расстопорив башню, я проверил подъемный и поворотный механизмы, приказал поднять гильзоуловитель. И только было собрался скомандовать механику-водителю «заводи!», как по лесу пронеслась автоматная трескотня. «Похоже, что нас опередили»,— мелькнуло в голове. Я прильнул к окуляру прицела, слегка тронул ручку поворота башни, навел оружие прямо в створ уходящей в лес гужевой дороги под кронами деревьев. Через несколько минут на ней сверкнули ребристые блики. Да, это были гусеницы вражеского танка. Еще через минуту они уже стали вполне различимы. «Бронебойным!» — коротко бросил Федорову и по привычке легонько махнул рукой.
Я мельком взглянул влево и вправо от гусениц — контуров всего танка в темноте леса нельзя было различить. Там серые согнувшиеся фигурки вражеских солдат короткими рывками перемещались от дерева к дереву. Подумал: «Атакуют в лесу по всем правилам — танк и пехота на одной линии». Медленно повел перекрестие прицела и поставил его точно посредине между двумя медленно перематывающимися блестящими стальными лентами. Уже давно зарядил пушку Федоров и крикнул положенное «готово!». А я все еще выжидал какого-то более выгодного момента. Танк шлепал гусеницами медленно, с опаской. У самого выхода из леса на поляну он сделал едва заметный поворот влево. Я резко ногой нажал, точней, ударил по педали спускового механизма пушки. Тридцатьчетверка несильно дернулась, звякнула выброшенная гильза. Башня наполнилась едким запахом. Пороховые газы густыми жилками потянулись в разные стороны. Фашистский танк остановился. Но в следующую секунду произошло невероятное: в прицеле перед моими глазами встала сплошная зеленая пелена. Я закрыл и открыл глаза, нет, ничего не изменилось. В голове молнией промелькнуло: что же делать? Я почувствовал, как на лбу у меня выступил холодный пот. Но, словно спохватившись, тут же крикнул Федорову:
«Бронебойным!» —
и снова махнул рукой. Решение пришло быстро, словно помимо моих усилий. Резкий толчок на педаль спуска, гремит выстрел, звон выброшенной гильзы. И торжествующий возглас механика-водителя:— Горит, гад! Горит!
Сразу легче стало на душе: «Значит, мы его все-таки, а не он нас». Второй выстрел был сделан вслепую. Я произвел его, вспомнив, что после выстрела с места наводка орудия сбивается очень незначительно. Об этом говорил в училище преподаватель огневой подготовки, правда, мы, курсанты, не придали тогда этому особого значения. Кто мог подумать, что когда-нибудь придется вот так, не видя противника, вести огонь? Но в критический момент память выдала необходимую информацию.
Немного позже я разобрался, что же все-таки произошло с нашей машиной. Почти одновременно со мной выстрел сделал и танк противника. Но фашист промахнулся, попал в стоявшую рядом с нашим танком большую осину. Она рухнула прямо на танк и накрыла всю башню.
В лесу кое-где слышались короткие беспорядочные автоматные очереди. С трудом открыв люк башни, мы обломали сучья осины, освободили обзор. Танк врага продолжал гореть. И вдруг я заметил, как из-за пламени показалась пушка, а затем медленно начал выползать и танк — другой танк. И снова перекрестье прицела перечеркнуло цель. Еще один звон падающей гильзы — и второй танк врага замер. Я сделал по району подбитых машин несколько выстрелов осколочными снарядами, и в лесу стихла всякая стрельба.
В воздух взвилась красная ракета. Это комбат подал сигнал атаки. Танк рванулся вперед.
— Держи левее, по лесу! — крикнул я механику-водителю. На дороге могли быть поставлены мины, оказаться пушка, да мало ли еще чего.
Вскоре мы вышли на опушку и вновь оказались перед домом лесника. Он стал нам почему-то дорог, и еще за него мы считали себя в ответе. Возле дома стояло несколько брошенных вражеских грузовиков, под деревьями — танк, а рядом — гусеничная лента.
Я заскочил в дом — хотелось увидеть старика, узнать, жив ли. Но внутри было пусто, домашняя утварь перевернута и разбросана, на полу — одежда, белье. Глянул в окно — и тут увидел лесника. Стоял и растерянно оглядывал изуродованные ульи, раскиданные по огороду, Я вышел из дома. Над разбитыми ульями возбужденно гудели пчелы. У старика на глазах стояли слезы. Он ничего не мог говорить и только тихо повторял одно слово: «Изверги, изверги».
Я подошел к окопу. Как и прежде, пулемет стоял на сошках, вокруг валялись стреляные гильзы, а рядом, на бруствере, лежал, уткнувшись лицом в землю, тот самый солдат в помятой пилотке.
Он ни на шаг не отступил.
Владимир Смирнов, полковник
Ртвели
— Нет, ты посмотри на нашу долину! Ты видел где-нибудь прекраснее? Через пять лет — устрою детей — и вернусь из Тбилиси сюда, в родной Хорхе ли: пусть лучше петух будит меня по утрам, чем будильник. По городу идешь —тебе кто-нибудь «гамарджоба, кацо» скажет? А здесь каждый: «Доброе утро, Цезарь, рад тебя видеть, как живешь?» А какая здесь душа у людей! Сам узнаешь...
Мой друг Цезарь был прав: жемчужина Кахетии, Алазанская долина, в которую мы въезжали,— пронизанная солнцем изумрудная чаша виноградников в обрамлении синеющих альпийских лугов и белоснежных шапок Малого Кавказа — вызывала представления о райских кущах. В черной, жирной земле ее, укрытой от холодных ветров, виноградная лоза может достичь полуметра в диаметре и принести полтонны янтарных гроздей.
Глядя на эту долину, понимаешь, почему Восточный Кавказ стал когда-то одним из изначальных очагов земледельческой культуры — основы человеческой цивилизации. Некоторые грузинские ученые даже склонны видеть в Кахетии родину культурного виноградарства, откуда впоследствии искусство виноделия передалось в древнюю Анатолию, Египет, Грецию. А все чрезвычайно близкие одно другому обозначения вина во многих языках — «винум», «ионос», «вино», «вайн», «ину», «ианин» — ведут свою родословную, по их мнению, от грузинского «гвино».