Журнал «Вокруг Света» №10 за 1971 год

По просьбе Андре мастер Тернер на заводе Виклюнда сконструировал небольшой хитроумный аппарат, который спускался из гондолы вниз по канату и перерезал его в нужном месте с помощью двух ножей и порохового заряда с электрическим запалом.

— Тернер гений, — сказал Андре. — Но нам нужны не гениальные резаки для гайдропов. Нам нужен всего-навсего сильный южный ветер.

Нансен и лейтенант Юхансен прибыли в Стокгольм, чтобы в день Веги, 24 апреля, получить медаль «Веги».

После вручения медали я на одном из банкетов оказался за столом как раз напротив Фритьофа Нансена. Справа от него сидел молодой талантливый художник и литератор Альберт Энгстрём.

— Что ты думаешь о замысле Андре лететь на Северный полюс на воздушном шаре? — спросил Энгстрём.

Нансен поразмыслил и ответил:

— Андре вверяется ветрам.

— Другими словами, он последний дурак.

— Он беспросветный глупец и невежда, — сказал Нансен.

Андре выступил с приветственной речью. Потом краткую ответную речь произнес Нансен.

— Ваша экспедиция, — говорил он, — самая отважная изо всех экспедиций, какие когда-либо замышлялись. Вы зависите от южных ветров. Я знаю, вы полетите, если ветер не подведет. Вам не занимать мужества и решимости. И я желаю вам всяческого успеха! Уверен, что вы за несколько суток на летящем аэростате соберете такие данные по географии Арктики, такие фотографические данные, которые по важности и достоверности превзойдут отчеты сотен уже состоявшихся полярных экспедиций, включая и мою собственную.

— Врешь, мошенник, — громко сказал Альберт Энгстрём.

На несколько секунд воцарилась натянутая тишина.

Норденшёльд встал. И снова сел, услышав смех кронпринца.

Фритьоф Нансен продолжал:

— Прошлым летом вы не дождались южных ветров, инженер Андре. Скоро вам предстоит повторно отправиться на Шпицберген и Датский остров, чтобы ждать там благоприятных условий для старта. Возможно, вы и на этот раз не дождетесь достаточно сильного и устойчивого ветра. Нужно большое мужество, великая решимость, чтобы подняться на шаре. Еще больше мужества и решимости нужно, чтобы вторично отступить перед лицом неблагоприятной метеорологической обстановки. Я убежден, что вы способны и на это высшее проявление мужества и решимости.

— Как тебя понимать, черт возьми? — сказал ему Энгстрём.

— Не горячись, — ответил Нансен. — Банкет есть банкет. Торжественный ритуал и все такое прочее. И вообще, разве запрещено поощрять дураков?

— Когда-нибудь в честь Андре поставят памятник, — сказал Энгстрём. — Памятник человеку, который потерпел неудачу.

— Только в честь Андре? — спросил я, наклонясь через стол, чтобы Альберт Энгстрём лучше меня слышал.

Он поднял рюмку с коньяком.

— Ничего не попишешь. Кнют Френкель и Нильс Стриндберг будут забыты. А в честь Андре поставят памятник. Памятник организатору смелого просчета. Ваше здоровье!

Через несколько дней после праздника Веги мы с Андре провели долгое совещание с Фритьофом Нансеном и лейтенантом Юхансеном.

Поначалу Андре больше всего интересовали метеорологические наблюдения норвежской экспедиции, затем разговор перешел на опыт, вынесенный норвежцами из долгого перехода по льдам и зимовки, а под конец мы остановились на снаряжении.

Нансен заявил, что меховая одежда не годится. В ней хорошо сидеть на месте в сильный арктический мороз, но нельзя двигаться с большой нагрузкой, например тянуть сани. Она слишком плотная — намокнет от пота, потом обледенеет, и не просушишь.

— Лучше всего пористая одежда из шерсти, — говорил он. — Но к ней нужна еще штормовка из плотной хлопчатобумажной ткани — брюки и так называемый анорак, куртка с капюшоном.

— Норденшёльд отмечал то же самое семнадцать-восемнадцать лет назад, — напомнил Андре. — В конце первой части своего рассказа о плавании через Северо-Восточный проход он описывает зимнюю одежду экипажа «Беги». Шерсть, а поверх шерсти — костюм из плотной парусины.

— Не помню, чтобы Норденшёльд совершал пеший поход по дрейфующим льдам, — сказал Нансен.

После стокгольмского визита Нансена интерес газет к нашей экспедиции возрос. Андре явно избегал давать интервью и самых настойчивых журналистов нередко отсылал ко мне.

Вопросы были одни и те же, с небольшими вариациями.

— Когда вы стартуете?

— Мы выезжаем из Стокгольма 15 мая.

— Это понятно, а когда аэростат вылетит со Шпицбергена?

— Когда подует нужный ветер.

— Сколько времени понадобится вам, чтобы достичь Северного полюса?

— При исключительно благоприятных условиях — около сорока восьми часов.

— А при исключительно неблагоприятных условиях?

— Тогда мы вообще не достигнем Северного полюса.

— И как же вы поступите в таком случае?

— Сделаем новую попытку в следующем году.

— А если вам придется совершить вынужденную посадку?

— Пойдем по льду, пока не доберемся до России, Аляски или арктического побережья Канады.

— Ну, а если вам не удастся дойти до земли?

— Тогда мы скоро будем забыты, — отвечал я. — Другие имена придут на смену нашим. Незачем спрашивать, помните ли вы имена Бьёрлинга и Калльстениуса. Я знаю, что вы их забыли. А ведь прошло всего пять лет, как они стартовали на север.

Король Оскар II предоставил в распоряжение экспедиции канонерку «Свенсксюнд». Превосходное судно, небольшое, всего около трехсот тонн водоизмещения, но машина мощная. Оно не один сезон работало ледоколом на входе в гавань Гётеборга.

Командовал канонеркой граф Карл Август Эренсверд.

Тринадцатого мая Андре устроил обед в честь Свена Гедина, который только что вернулся из своего долгого путешествия по Азии, начатого в 1893 году.

Когда мы прощались, Гедин сказал мне:

— Теперь мне понятно, почему Андре среди многих желающих выбрал именно вас. Вы похожи друг на друга внешне. Сходство не бросается в глаза, но, уж когда его заметишь, впечатление явное. Вы могли бы сойти за младшего брата Андре.

Пятнадцатого мая, в день открытия большой художественно-промышленной выставки, мы с Андре выехали из Стокгольма в Гётеборг. На перроне собралось несколько сот человек, побольше, чем когда мы со Сведенборгом покидали Париж. Нас проводили цветами и криками «ура».

— Люблю слушать, как колеса стучат на стыках рельсов.

Мы ехали вдвоем в купе первого класса. Андре сел поудобнее и закрыл глаза.

— Устал? — спросил я.

— Да, — ответил он. — Стук колес усыпляет.

Я уже говорил, что он постарел за то время, что мы со Сведенборгом находились в Париже. Осенью ему должно было исполниться сорок три года. Он был почти на шестнадцать лет старше меня. Он мог быть моим старшим братом.

После долгого молчания он сказал:

— Трудно быть волевым человеком.