Журнал «Вокруг Света» №10 за 1975 год
Шрифт:
Оказывается, нет, не все. Однозначного объяснения этому пока нет. Но некоторые ученые в последнее время попытались взглянуть на девичьи инициации под новым углом зрения. Иначе говоря, инициации стали рассматривать не как изолированнее явление и даже не как что-то такое, что завершало определенный этап жизни девушки, а как момент, вытекающий прежде всего из особенностей положения женщины в данном обществе.
Выяснились любопытные вещи. Внимательно изучив примерно сто народов и племен разных частей света, ученые обнаружили связь инициации с дальнейшей жизнью девушек. Например, оказалось, что инициации существуют в основном у тех народов, где девушка после замужества не переселяется в дом мужа, а, наоборот, он переселяется в дом родителей жены. И второе: инициации
И умение носить туфли на платформе, с которых мы начали, тут, наверное, не самое главное...
А. Дридзо, Л. Минц
Шалый медведь
Приглянулась мне в Карелии одна небольшая деревушка. Стояла она на острове. С севера, с запада и с востока била в остров с весны до зимы крутая волна глубокого и широкого озера, а южная сторона острова соединялась с берегом высокой и длинной дамбой — дорогой. По этой дороге и отправлялся я теперь каждый день в лес.
Далеко в лес я пока не забирался, а больше бродил по натоптанным дорожкам от одной скалы до другой и понемногу знакомился с карельским лесом, где вместо топких торфяных болот и черных еловых островов архангельской тайги, известной мне по прошлым походам, тянулись бесконечные каменные гряды, поросшие кривой скальной сосенкой. Между этими каменными грядами прятались обычно лесные ручьи, речки и небольшие озера-ламбушки. Эти-то ручьи, речки и озера и стал я разыскивать прежде всего, зная, что около воды чаще встретишь лесное зверье.
Ближние озера я уже отыскал, знал к ним тропы, мог прямо через лес и скалы добраться от одного озера к другому, словом, чувствовал себя в лесу уже спокойно и уверенно и надеялся очень скоро назвать этот карельский лес своим. Наверно, именно так все и было бы, если бы у знакомых мне озер не отыскался вдруг свой настоящий хозяин, который, пожалуй, имел куда больше права на эти места, расчерченные вдоль и поперек тропами, дорожками и дорогами, на глухие медвежьи углы.
Правда, кое-кто из местных жителей, еще не забывших старые времена большой охоты, вспоминал, что раньше медведи часто выходили на берег озера и подолгу смотрели на деревушку, собравшуюся темной кучкой на острове. Но это было давно, и с тех пор разве что только Николай Анашкин да старик Патрулайнен видели в лесу зверя...
Николай Анашкин, неспешный и несуетный в делах, средних лет человек, видел медведя вроде бы даже в прошлом году. Это было на берегу небольшого лесного озера Долгая ламба, совсем недалеко от острова и деревни. Мишка вышел спокойно, посмотрел, как утверждал Николай, на скошенные ряды травы, на человека с косой в руках и не торопясь побрел дальше по своим медвежьим делам.
Может быть, и не приняли бы все это в деревне во внимание, зная манеру Николая Анашкина переделывать почти каждый рассказ по своему желанию, но тут случилось услышать о медведе еще раз...
Уже в этом году по весне старик Патрулайнен был в лесу с лошадью за сеном. Еще лежал снег, и Патрулайнен по утреннему насту быстро докатил до своего стога. Ружья с собой у старика не было — да и зачем оно, когда идешь за другим делом. Сено Патрулайнен уже уложил на сани и собирал последние клочки с остожья, когда на поляну вышел медведь, весенний, только что вставший из берлоги...
Лошадь сонно перебирала губами сено и не видела зверя. Медведь шел прямо на стог. Но потом, заметив человека и лошадь, повернул и стал обходить поляну стороной, по кругу. Завидев медведя, Патрулайнен оцепенел, крепко схватился за вилы, воткнутые в снег, и стал медленно садиться... А медведь все шел и шел, поглядывая со стороны на человека и на лошадь.
Старик со страху так бы и сел совсем на снег, но зверь, обогнув поляну, скрылся в кустах, и Патрулайнен стал медленно подниматься. А когда встал и почувствовал, что ноги больше не трясутся, принялся что есть силы колотить вилами по колу, лежавшему у остожья. А лошадь все так же сонно перебирала губами сено и ничего не ведала о медведе, который чуть ли не насмерть перепугал хозяина...
С тех пор, кажется, никто другой медведей здесь и не встречал. Да и каким быть здесь медведям, когда по лесу с весны до зимы бродят городские охотники, а на каждом лесном озере давно обосновались приезжие рыбаки. Нет, перевелся здесь мишка, перевелся давно, а что касается Николая Анашкина и старика Патрулайнена, то все может быть — лес есть лес, — мог забрести сюда по недомыслию какой-нибудь шалый, дурной медведь. Забрел и ушел — и все дело...
Вот с таким настроением и бродил я по лесным тропам. Вместе со мной ходил всякий раз в лес и мой пес-лайка. Уж охотничья-то собака сразу расскажет о любом звере. А пес пока ни о каких медведях мне не докладывал.
Из всех здешних лесных озер любил я больше всего Долгую ламбу. Оно открывалось сразу же березками около дороги, открывалось всякий раз неожиданно, но приветливо и тепло. Это было уютное, в невысоких лесных берегах, светлое озерко-ламбушка. В конце его лесные берега сходились над узкой глухой болотинкой. В такие дальние углы лесных озер я всегда любил забираться, ступать по шаткому сырому мху болотца и так, оставив позади воду и еще не встретив лес, стоять среди редких, кривеньких, но очень светлых и веселых рядом с темной тайгой, болотных сосенок, стоять и слушать воду, лес...
В таких глухих уголках лесных озер всегда водились большие щуки. Выловить их можно было только на жерлицу. Я вырубал длинный шест, привязывал к концу его прочную снасть и старался как можно ближе подойти к краю шаткого, наплавного берега. Когда к воде можно было подобраться и опустить у края торфяного ковра-плавуна снасть, то щуки обязательно попадались на крючок.
Кол дергался, качался, а я, проваливаясь и пачкаясь в торфяной каше, торопился к нему и долго вытаскивал из воды тяжелую рыбину. Щука, схватив насадку-живца, обычно тут же уходила под плавающий берег, упиралась, кидалась из стороны в сторону где-то у меня под ногами, под тонким торфяным ковром, и никак не желала выходить на чистую воду. Здесь, под плавающим берегом, щуки, наверное, и жили и были оттого какого-то грязно-коричневого цвета.
Я шел по берегу Долгой ламбы в глухой угол озера. Впереди меня бежала собака. Шел я, ни о чем особенно не раздумывая, не прислушиваясь и не присматриваясь, — дорожка была мне знакома, и тем неожиданней прозвучал вдруг глухой лай собаки.
Пес лаял впереди за кустами, лаял редко, но не очень злобно, и я тут же догадался, что пес разыскал какого-то рыбака. Я продирался через кусты, перепрыгивал с камня на камень — торопился к собаке, чтобы оттащить ее в сторону от человека, которого она побеспокоила.
Пес вдруг, вздыбив на холке шерсть и круто загнув хвост, кинулся в кусты, и из них тут же раздалось недовольное ворчание медведя.
От того места, где я стоял, до поляны, где заворчал медведь и где теперь крутилась вокруг зверя моя собака, я опасливо насчитал всего каких-то метров тридцать. Как и у старика Патрулайнена, у меня не было ружья, не было охотничьего ножа, не было даже вил, которыми Патрулайнен со страху колотил по колу. Обо всем этом я, наверное, и не вспоминал бы, если бы встретился в лесу с медведем один на один, как говорится, без свидетелей, уж как-нибудь я постарался бы договориться со зверем и, вероятно, получил бы разрешение убраться из леса подобру-поздорову. Но сейчас между мной и медведем вертелся пес, недостаточно опытный, но в то же время ужасно самонадеянный и не по возрасту наглый. Сообразит ли этот пес, что перед ним не корова, не лошадь, а медведь, сильный и ловкий зверь?.. А если не сообразит и кинется в драку, не получится ли так, что медведь, подмяв пса и увидев человека, пожелает рассчитаться и с ним...