Журнал «Вокруг Света» №10 за 1992 год
Шрифт:
Мне и самому доводилось читать и слышать, что до второй мировой войны Рангун считался самым красивым и чистым городом Юго-Восточной Азии. По его улицам ходил даже редкий в Азии по тем временам трамвай. Англичане превратили Нижнюю Бирму в рисовую житницу. В 30-е годы Бирма занимала четвертое по производству и первое место в мире по экспорту риса, львиная доля которого шла через рангунский порт. Тогда слова «Бирма — Рангун — рис» были, можно сказать, синонимами, а бирманский рис значил то же самое, что индийский чай или бразильский кофе. Бирманский рис не стал хуже и сейчас, немало его по-прежнему вывозится через рангунский порт.
Пока мы беседовали с Ашином Анандой, в келью вошел другой монах, живущий по соседству.
— Это китаец У Гун Ананда, — представил его Лустиг. — Он бежал от коммунистов в Бирму.
Монахи заговорили по-китайски.
— У Гун Ананда хочет вас угостить настоящим зеленым китайским чаем, — пояснил Ашин Ананда.
Келья китайца поражала
— Подождите, его еще надо упаковать как положено. — Он достал красную бумагу и завернул в нее чай. — Вот теперь это настоящий новогодний подарок.
Фридрих Лустиг умер вскоре после нашей встречи в возрасте 77 лет. Прах его нашел упокоение неподалеку от Шведагона, в храме китайской буддийской богини Гуантъинь Сан, рядом с последним пристанищем любимого учителя Теннисона. На мраморных досках — надписи на трех языках: английском, бирманском и китайском.
Однажды я пришел в храм поклониться его праху и застал похоронную церемонию. Во дворе храма возвышался пестрый дворец из папье-маше. Около него расположились родственники покойного в черных одеяниях и монахи в желтых тогах. Вскоре ритуал закончился. Сверкнул огонек — и пламя объяло сказочный дворец. Через несколько секунд на земле осталась только горстка пепла. Настоятель монастыря объяснил мне, что терем вознесся на небо и, возможно, душа умершего будет обитать в нем — там, где нет ни страданий, ни горестей...
Рангунская земля навечно объединила очень разных людей, которым при жизни встретиться никогда бы не довелось. В одной из мечетей похоронен последний из Великих Моголов — Зафар-шах, владыка Делийского султаната. Англичане вывезли его из покоренной Индии в Бирму, где он и окончил свои дни в конце прошлого века. А на английском военном кладбище покоится прах сына бывшего премьер-министра Великобритании А.Идена. Он погиб в годы второй мировой войны в боях с японцами.
Бирманцы говорят: самый бирманский город — это Мандалай, бывшая королевская столица, а Рангун — город-космополит. Такое, впрочем, услышишь чуть ли не о любой столице. Так вот: мне кажется, что именно в Рангуне чисто бирманские черты на фоне других влияний, по контрасту проступают особенно явственно. Бирманцы всегда сравнивают себя с индийцами и китайцами, во множестве живущими в Рангуне. Результаты этого сравнения отлились в самокритичную пословицу: «Работай и торгуй, как китаец, копи, как индиец, не трать, как бирманец, — и ты станешь богачом». В атмосферу Рангуна органично вплетаются простота и беззаботный нрав бирманцев, основательность и солидность китайцев и коммерческая оживленность индийцев. Пагода не мешает тут христианскому собору, а мечеть не выглядит неуместной рядом с китайским или индуистским храмами. В конце концов бирманский дух побеждает, но делает это он исподволь, незаметно, не кичась своей победой.
Иногда тут встречаешь фигуры совсем странные, просто из других эпох. Поднимающиеся по ступеням пагоды Шведагон не могут не заметить странного человека в коричневых одеяниях с четками в руке. На голове у него головной убор из черного коленкора, похожий одновременно и на длинный цилиндр, и на шутовской колпак. Человек стоит не шелохнувшись, с отрешенным видом. «Есы, есы», — шепчут рядом торговки цветами. Да, это есы — монах не монах, а скорее всего, если подобрать русское слово, блаженный, божий человек. Проходящие бросают в миску, стоящую перед есы, мелкие монетки. Когда часа через два я возвращался из пагоды, есы стоял на том же самом месте в той же самой позе. Я попытался представить, в каком же жилище обитает этот человек, и не смог.
Не менее колоритны и торговцы снадобьями. По старой бирманской традиции эскулапы волосы не стригут, а собирают в пучок. Вокруг торговца лекарствами всегда большая толпа. Вот и сейчас такая толпа теснится прямо у стен исторического музея. Тут намного интереснее, чем у пыльных экспонатов. Чтобы привлечь покупателей, лекари одновременно и уличные артисты, и фокусники. Один из них, рекламируя пузырьки с лекарством, рассказывает всякие байки; другой расхаживает с облезлым питоном и демонстрирует маленькие коготки на его брюхе, показывая, откуда у питона растут ноги; третий выбрасывает из мешка кобру, и та сразу же становится в стойку, надувая капюшон. Будто завороженные магическим взглядом кобры, покупатели послушно достают из карманов деньги-кьяты. Я и не заметил, как у меня в руках оказался пузырек с белой мазью, инструкция к которой гласила, что мазь помогает от всех болезней сразу, начиная от насморка и кончая импотенцией. Потом бродячий аптекарь стал показывать фокусы. Он наполнял чашку лапшой-кхаусве, проделывал всякие манипуляции и вытряхивал из посудины сухие листья. Я улучил минутку
и шепнул фокуснику, а нельзя ли наоборот — превратить листья в лапшу. В ответ тот только ухмыльнулся, обнажив красные от жевания бетеля зубы.А теперь позвольте вам представить У Оун Чжо. Он — алхимик. Самый настоящий. Во дворе его дома установлен допотопный горн, вокруг которого он колдует, пытаясь получить философский камень. У Оун Чжо показывает мне кругляшки из блестящего металла и поясняет, что в их состав входят осколки от метеоритов. Эти шарики приносят удачу. У алхимика их всего несколько штук. Стоят они очень дорого. Поэтому я покупаю талисман попроще: маленькую металлическую трубочку, выплавленную в горне алхимика. Жена алхимика ворчит:
— Целыми днями возится у своего горна, а все хозяйство на мне.
Благовонный архат
На холме виднеется золотой шпиль пагоды. Нагалайнгу — Храм Змея-нага, защитника Будды. Когда Будда страдал от непогоды во время странствий по Индии, Нага бережно обвивал его и прикрывал своим телом от дождя или палящих лучей. В глубине храмового комплекса в небольшом водоеме — изваяние Будды, прикрытого огромным змеем. К водоему надо идти по длинным крытым лабиринтам-галереям. Вокруг сумрачно, тихо. Раздается только завораживающее бормотание коленопреклоненного монаха и старика мирянина с четками в руках. Говорят, что иногда Нага выныривает из зеленоватой глубины озера. Я вспомнил об этих рассказах, когда в воздухе разлился запах сандала: Нага ведь доброе чудовище. Еще миг — и я, наверное, увидел бы спину змея. В этот момент сзади послышались шаги, и кто-то тронул меня за плечо. Я быстро обернулся. Это был пагодный прислужник. В руках он держал благовонную свечу. Я взял ее и поставил перед изображениями Будды и Нага. Прислужника, человека лет 65, звали У Аун Чжо. Он пригласил меня в свою келью и предложил зеленого чаю. Потом достал из сундука большую темного стекла бутыль. Перевернул ее и постучал по донышку. На ладонь упал маленький деревянный человечек. Фигурка благоухала.
— Это изображение архата-святого Шин Тэвали, одного из самых любимых учеников Будды, — пояснил У Аун Чжо. — Шин Тэвали владел способностью располагать к себе любого человека. У него не было ни одного врага или завистника. Разве это не удивительно? Даже Будде завидовали.
Оказалось, что У Аун Чжо вырезает эти фигурки и опускает их в бутыль с благовониями. А затем раздает всем приходящим в пагоду. Изображения Шин Тэвали можно носить как талисман, и тогда все люди будут добры к тебе.
Когда я общаюсь с рангунцами, иногда мне кажется, что старик У Аун Чжо одарил фигурками архата всех рангунцев без исключения...
Рангун Николай Листопадов, кандидат исторических наук На этих фотографиях, любезно предоставленных нам известным итальянским путешественником Яцеком Палкевичем, Город Золотого Будды запечатлен в праздник Тхинджан. Бирманцы, обычно такие ненавязчивые и скромные, бурно веселятся и веселье свое выплескивают на любого встречного. Буквально «выплескивают», ибо облить с ног до головы незнакомца, как, впрочем, и друзей, и близких, ведром подкрашенной воды в этот день считается хорошим тоном.
Мой банан — твой банан
Богатство и власть — это, как известно, опорные столбы человеческого общества. В природе же основным законом до сих пор считалось «право сильного». Однако исследования Ганса Куммера и его коллеги Марины Корде из института зоологии цюрихского университета (Швейцария) показали, что и среди обезьян немалую роль играет частная собственность.
Понятие «мое — твое», видимо, постепенно развивалось в процессе эволюции животного мира. На нижних ступенях развития организмы силой захватывают все необходимое им для жизни. Так, раки-отшельники отнимают друг у друга раковины улиток, с помощью которых они защищают поврежденные участки тела. У более развитых позвоночных животных, живущих в группах, уже существует достаточно стабильная иерархия. Индивидууму, который однажды проявил себя как более сильный, на долгое время обеспечивается привилегированное место у кормушки. На следующей ступени развития этот принцип «доминантности» заменяется принципом «собственности». «Тот, кто успел первым схватить добычу, оставляет ее себе, а запоздавший уважает право собственника», — объясняет Куммер. Обезьяны не покушаются на чужую собственность, даже если они физически сильнее ее законного владельца. Правда, как обнаружили исследователи в ходе наблюдений за длиннохвостыми макаками, понятие собственности у этих животных весьма существенно отличается от человеческого. Так, например, никто не посягнет на «деликатес», который тащит в своих лапах один из представителей этого вида обезьян. Однако бдительные товарищи по стае следят за своим соперником, и если хозяину вдруг вздумается отлучиться, он немедленно окажется обворованным. Таким образом, «закон о собственности» действует только до тех пор, пока владелец не потеряет контроль над своим сокровищем.