Журнал «Вокруг Света» №10 за 2003 год

...Ольга Берггольц разделила со своим городом все тяготы блокады. Она уже не жила на улице Рубинштейна, в «Слезе социализма». Первой блокадной зимой, как и тысячи горожан, поэтесса перешла на казарменное положение — ночевала прямо на месте работы, в Радиокомитете, на улице Ракова (ныне Итальянской). Да, там блокадный быт несколько легче — в помещении топили, была вода, а иногда и электричество, но «бедный ленинградский ломтик хлеба» у работников Радиокомитета был таким же, как у всех. И носила Ольга свои «сто двадцать пять блокадных грамм» вместе с ложкой и пол-литровой баночкой, как и большинство блокадников, в сумке из-под оказавшегося ненужным противогаза. Смерть ни разу не дохнула в лицо ленинградцев удушающим запахом газа, она вошла в каждого холодом, слабостью, ознобом и голодным забытьем...

Ольга, как и все ленинградцы, привыкла к виду саночек с гробами, а чаще — с завернутыми в простыни трупами.

Смертность от голода достигла ужасающих масштабов — только на Пискаревском кладбище зимой 1941/42 года в братских могилах захоронили около 500 тысяч ленинградцев. В конце января 1942-го от дистрофии умер муж Ольги, Николай Молчанов. Но и в те дни по Ленинградскому радио звучал ее голос, негромкий, с легкой картавинкой. Она даже не задумывалась над тем, что голос этот объединял людей в незримое, но столь спасительное блокадное братство. Ведь радио в Ленинграде тогда никто не выключал — именно оно было едва ли не единственной связью между людьми. Чаще всего Берггольц читала по радио свои стихи — всегда посвященные Ленинграду, и не только его страданиям, но и его красоте, приобретшей фантастический характер именно в дни блокады. Конечно, в городе не блестели привычные шпили Адмиралтейской иглы и Петропавловского собора — их закрыли огромными брезентовыми чехлами, Медный всадник был заложен мешками с песком, в специальные ящики спрятаны скульптуры. Летнего сада, зарыты в землю знаменитые кони с Аничкова моста. И тем не менее это был по-своему прекрасный, аскетический город-воин. В его облике появились особые детали, характерные только для военного времени. Это в первую очередь таблички с надписью «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна», зимой — вереницы остановившихся троллейбусов и трамваев Ольгу особенно поразил их вид во время похода за Невскую заставу к отцу в феврале 1942-го. От Московского вокзала до самой Невской лавры тянулась цепь обледенелых, засыпанных снегом, мертвых, как люди, троллейбусов...

В мертвецов превратились и ленинградские трамваи. Парадоксально-трагический вид обрели ленинградские афишные тумбы, которые Ольга видела каждый раз, выходя на Невский. Перед самой войной на экранах города должна была появиться музыкальная комедия «Антон Иванович сердится» с молодыми Кадочниковым и Целиковской в главных ролях. Весь Ленинград был увешан афишами, знакомящими с новым фильмом. Снять их так и не успели… И старый Антон Иванович с этих афиш продолжал сердиться и мрачнеть, глядя на выстуженные улицы и трупы, лежащие у фонарных столбов…

Окна, особенно в центре города, были заклеены бумажными крестами. В одном из домов на Фонтанке Ольга заметила на окне вырезанных из бумаги пальму и смешных обезьянок. При всем трагизме блокадных дней эти бумажные зверюшки радовали глаз. А вот живым ленинградским меньшим братьям приходилось много хуже. Во время бомбардировки в начале сентября 1941-го многие помещения Ленинградского зоопарка были разрушены. Погибла слониха Бетти, жившая там 30 лет. К весне 1942-го в живых осталось менее четверти всех ленинградских зверей. Но уже летом работа закрытого для обозрения зоопарка возобновилась. За два месяца его посетили 6 тысяч человек. Рассказывали, как в первые дни бомбежек осенью 1941-го бегемот нырял в бассейн и сидел там безвылазно до тех пор пока не раздавался сигнал отбоя воздушной тревоги. А на какие ухищрения шли сотрудники зоопарка, чтобы хоть как-то накормить его голодающих обитателей! Оказалось что для поддержания их жизненных сил вполне годен и растительный фарш из отрубей, корнеплодов и жмыха — нужно лишь было придать ему чуть-чуть мясного запаха. Вот только тигры отказывались есть вегетарианскую пищу. И тогда решили зашивать ее в пустую шкурку какого-нибудь зверька. Хищник набрасывался на эту бутафорскую добычу и — съедал ее с явным удовлетворением…

Блокадными веснами все возможные участки земли в городе возделывались и засаживались овощами. Капуста и картошка, морковь и свекла росли и в Летнем саду, и сквере перед Исаакиевским собором, и во всех других парках Ленинградцы распахали под огороды даже боковые откосы Обводного канала.

1 марта 1942 года друзья отправили Ольгу Берггольц на Большую землю, в Москву, но она рвалась назад, сердце ее болело о Ленинграде. 20 апреля родной город встретил ее журчанием весенней капели и звоном первых оживших трамваев...

Страдания и мужество уравняли всех ленинградцев. Даже такие убежденные коммунисты и безбожники, как Берггольц, стали много терпимее относиться к Церкви. В годы блокады в храмах города молились о победе. Богослужения проходили почти всегда в переполненных церквях. Литургию вопреки церковным канонам в блокадном городе служили на ржаной просфоре, а вместо вина использовали свекольный сок. В 1942 году был снят запрет с крестных ходов вне храмов на Пасху. А осенью 1943-го 12 священнослужителей города впервые со времени революции были награждены правительственными наградами — медалями «За оборону Ленинграда».

Самыми большими праздниками для жителей города пережившего блокаду, долгие годы были дни прорыва и окончательного ее снятия. Все они — и живые, и мертвые — навсегда остались ленинградцами...

Город начал возрождаться еще до конца Великой Отечественной. Уже в марте 1944-го городские власти составили план восстановления Ленинграда. Работа предстояла огромная. Свыше 3 тысяч жилых домов лежали в руинах, более 7 тысяч оказались полуразрушенными. Осколками бомб и снарядов были повреждены фасады Кунсткамеры и Зимнего дворца. Казанского собора и Адмиралтейства. По ходу работ у ленинградских архитекторов родилась идея разуплотнения застройки исторического центра за счет разборки руин малоценных зданий. Так были, например, расчищены Невский и Суворовский проспекты. В районе Манежной площади снесли поврежденные бомбежкой мелкие строения и увеличили Кленовую аллею, с которой по замыслу зодчего К.И. Росси должен был открываться вид на Инженерный замок. Достаточно быстро было отремонтировано сильно пострадавшее от бомбежек здание Кировского (Мариинского) театра оперы и балета — в сентябре 1944-го постановкой оперы «Иван Сусанин» он возобновил свою работу. Летом 1945-го на Аничковом мосту вновь появились скульптурные группы Клодта.

Население города стремительно росло. В 1944-м в Ленинграде было чуть более полумиллиона жителей, а в 1946-м — уже 1 миллион 240 тысяч. Люди возвращались в родной город из эвакуации, с фронта — и чаще всего к разбитому очагу. Проблемой стал обыкновенный ремонт квартир.

В начале 1945 года в городе удалось открыть 23 магазина, где по специальным документам районных органов власти можно было купить обои, краску, мел. Вообще жилищная проблема была самой острой в послевоенном Ленинграде. Нередко люди возвращались из эвакуации и находили в оставленных ими квартирах новых жильцов, вселенных туда после бомбежек. Социальная ситуация становилась взрывоопасной. Некоторым удавалось добиться выселения новых хозяев, но гораздо чаще все оставалось по-прежнему. Блокадное равенство кончилось...

В 1944-м Ольга Берггольц окончательно покинула «Слезу социализма» и переселилась во вполне приличный дом дореволюционной постройки на той же улице Рубинштейна. Теперь у нее была большая квартира, обставленная чужой дорогой мебелью красного дерева. Как писала сама Берггольц, «здесь... чужая вымерла семья».

Стол к обеду и ужину накрывался белой накрахмаленной скатертью, на которую ставился кузнецовский фарфор. Это мало напоминало аскетический быт начала 1930-х. Теперь Ольга Федоровна с нескрываемым удовольствием пользовалась услугами открывшегося на Невском в 1945 году Ленинградского Дома моделей. Там можно было заказать вещи, сшитые по индивидуальным образцам. Радовали ее и новые модные духи «Белая сирень», созданные в Ленинграде... Это была пора «торжественной зрелости» и «жестокого расцвета» Ольги Берггольц — усталой героини, победительницы, заслужившей и славу, и награду. Так же во многом чувствовали себя тогда едва ли не все ленинградцы, окрыленные победой. Но жизнь в послевоенном городе оказалась далеко не простой.

Да, карточки были отменены и спрос на хлеб в Ленинграде удовлетворялся полностью. Но не хватало круп и молока, в дефиците были овощи и фрукты. Приличную одежду и обувь можно было найти только на «барахолках». Заметно вырос уровень преступности. Не оправдались и надежды на идеологические послабления, на столь ожидаемую свободу духа. Разгром в 1946 году журналов «Звезда» и «Ленинград» явился весомым тому подтверждением... Он ударил по тем, кто был истинным петербуржцем, но с гордостью носил и новое имя ленинградца, — по Анне Ахматовой и Михаилу Зощенко. Ольга Берггольц была названа в ряду писателей, которые «отходят от партийной линии в литературе».

Разгром ленинградских литераторов был началом расправы с самим понятием «ленинградец», выстраданным целым поколением. Печально известное «ленинградское дело» прошлось своим катком не только по городской верхушке — Кузнецову, Попкову, Вознесенскому, не пощадило оно и многих, вовсе не причастных к политическим перипетиям людей. Репрессии стали настигать ленинградцев и за пределами города. Феномен понятия «ленинградец», ставшего после войны символом не только мужества и стойкости, но и культуры, сдержанности и достоинства, был едва ли не опасным. Лишним подтверждением того стало уничтожение в 1949 году Музея Героической обороны Ленинграда, открытого еще 1944-м в здании Соляного городка. Для Ольги это был страшный удар. Она, как и многие блокадники, жила в ожидании ареста — среди экспонатов разгромленного музея были ее фотографии и рукописи стихов…