Журнал «Вокруг Света» №11 за 1977 год
Шрифт:
Это другая, неизвестная мне геология, которая ближе к промышленности. Все здесь — оснащение, организация, техника — от большой индустрии, и сами люди, судя по характеру и манере держаться, ближе к рабочим и инженерам, чем к геологам-полевикам. В моем «проводнике», бурмастере Федоре Алексеевиче Атарщикове, который показывает свое обширное хозяйство, «промышленная» степенность уживается с неуемным геологическим темпераментом, который то и дело выплескивается наружу в манере разговора, в жестах...
Управляется с этой техникой сравнительно малочисленная бригада. У пульта со светящимися
На буровой множество помещений — от блока заготовки глинистого раствора до геофизической лаборатории с массой приборов, которых хватило бы на целый научно-исследовательский институт. В кернохранилище — серые столбики пород с красной маркировкой, с блестками слюды и белыми прожилками. Сотни ящиков-кассет вдоль стен...
И все-таки сердце буровой — центральный диспетчерский пункт. Здесь, особенно после грохота бурильной площадки, в первый момент поражает тишина. Выстроились на пультовом столе приборы. От напряжения слегка подрагивают стрелки. Сюда сходит вся рабочая информация — обороты двигателей, метры проходки, давление глинистого раствора... У стен с самописцев сползают ленты, расчерченные красной тушью. Меняются кадры на экране телевизора. Бурмастер выходит на связь то с одним, то с другим участком.
— Вот так добывается хлеб науки, — сказал Атарщиков, не отрывая взгляда от приборов.
Я вспомнил свое первое впечатление от знакомства с буровой: люди, запустив это огромное хозяйство, как будто позволили заслонить себя механизмами. Но это, конечно, неверно... Прежде всего этот эксперимент свидетельствует об уровне человеческой мысли и о наших технических возможностях. Сделанное настолько грандиозно, новая информация столь обширна, что, видимо, не один год и не один научно-исследовательский институт будет ее осваивать. «Для нас это как вы ход в космос» — говорят геологи.
Орхидеи за Полярным кругом
Все тот же синий сумрак полярной ночи, густая морозная дымка, переходящая на высоте в облачность. Встречные деревья, телеграфные столбы и провода в густом инее. Обледенелая дорога петляет по склону, проглядывают осыпи, силуэты елей. Но в непроглядном туманном месиве не разглядеть гор. Быть в Хибинах и не увидеть их — обидно...
Я торопился в Кировск, в Полярно-альпийский ботанический сад, расположенный у подножия горы Вудъяврчорр. Когда я приехал, сотрудники сада были на ученом совете.
— Пока наше руководство не освободится, я могу показать наши теплицы, — сказала мне Валентина Ивановна, экскурсовод.
После сумрачного естественного освещения яркий электрический свет теплиц буквально режет глаза, но переход от метельного холода к влажной духоте еще разительней. Зато какое буйство, какой разгул красок, какая густая, тяжелая зелень!
Вот так — один шаг, и ты из полярной ночи попадаешь в тропики...
Пожалуй, за годы, проведенные за Полярным кругом, я слишком привык обходиться без цветов и только сейчас понял, какая это потеря. Говорю об этом гостеприимному экскурсоводу, и женщина улыбается:
— А мы стараемся приучить северян к цветам, хотя кое-кто считает, что в цветах на Севере нет необходимости. Одна из задач сада — озеленение городов и поселков,
а в наших условиях это не так-то просто...Здесь на площади в 270 квадратных метров, — рассказывает экскурсовод, — собрано около пяти тысяч образцов почти 700 видов теплолюбивых растений. Одних кактусов 158 видов...
— За что же такое внимание обитателям пустынь? Уж больно несхожие условия...
— Это одно из самых популярных растений для комнатного цветоводства. Правда, на первый взгляд трудно представить, что кактус может выжить за Полярным кругом. И не только кактус... — продолжала моя собеседница.
Невольно разбегаются глаза от обилия растений: пальмы, агавы, алоэ... А вот и вполне одомашненный фикус, различные виды бегоний — все это уже воспринимается более или менее легко, даже с поправкой на градусы широты и температуру воздуха за стеклами оранжереи. Но орхидеи и знаменитый папирус, пусть не столь пышный, как на берегах Нила, — здесь, в краю полярной ночи, просто ошеломляют.
— Там, — экскурсовод ткнула ладошкой куда-то в стылую темень, — находится наш живой гербарий, состоящий из нескольких сотен видов аборигенной флоры. Мы сейчас с вами находимся в лесном поясе, причем березы здесь преобладают кривоствольные. На высоте около 400 метров начинается пояс горных тундр с кустистыми лишайниками, а уже на плато — каменистые россыпи высокогорной пустыни. Вот что входит в наши 350 гектаров, которые гораздо лучше смотреть летом. Приезжайте, покажу и расскажу...
С заместителем директора Полярно-альпийского ботанического сада, кандидатом биологических наук Геннадием Николаевичем Андреевым я встретился после окончания ученого совета.
— Валентина Ивановна Москалева, наверное, вам рассказала о городском озеленении и домашнем цветоводстве. Это, конечно, прикладные направления. Уже определен ассортимент декоративных растений для местных условий. В числе главных задач — изучение местной флоры с целью использования (а в последние годы — и защиты), обогащение аборигенной растительности путем интродукции южных видов, изучение почв, микрофлоры. Порой возникают особые задачи. Например, закрепление рыхлых отвалов, их защита от развевания ветром. Но специфика наших исследований остается неизменной: преодоление трудностей, которые ставит и перед человеком, и перед всей природой Север. Ведь мы живем у границ Арктики...
Я знал, что мой собеседник живет здесь уже 20 лет. И вдруг подумал, что главное в нашем разговоре — это не число видов и даже не научная проблематика. Я ощутил принадлежность этих людей к клану северян... А причастность — это долг, это обязанности, которые ты когда-то принял на себя и, не выполнив, не имеешь права оставить. В общем, именно это главное в любом человеке, но здесь это особенно наглядно и понятно.
Маленький музей и большая история
У входа в музей в Апатитах на постаменте стоит огромный литой колокол. Он настолько древний и его история так запутанна, что я не рискую приводить здесь ее полностью. Во всяком случае, продолжительное время он в период туманов извещал своим «зычным голосом» суда о близости опасных берегов — разумеется, это было задолго до появления первых пароходов...
Сам музей занимает несколько комнат на нижнем этаже обычного жилого дома. В первом же помещении, стены которого были обшиты тесом, мое внимание привлекли стеллажи, заполненные книгами, папками, картами.
— Это наш архив и библиотека, — со сдержанной гордостью заметил Борис Иванович Кошечкин, руководитель Северного филиала Географического общества СССР. Он раздвинул стекла стеллажей, распахнул дверцы шкафов, и я увидел книги с автографами первых советских полярных исследователей, письма, фотографии и документы, редчайшие издания отчетов зарубежных арктических экспедиций прежних лет. Признаюсь, я надолго застрял у книжных полок, вызвав понимающую улыбку хранителя этих богатств.