Журнал «Вокруг Света» №11 за 1979 год
Шрифт:
Куми с большим воодушевлением передал это предложение. В его устах оно звучит как настоящий гимн.
— Мана... мана... о-о-о... мы счастливы... мы целыми днями будем играть на попопопо вождя в запотевших очках и вспоминать его чудесный приезд... о-о-о... мана... мана...
Тем временем янггона уже готова к употреблению. Молодой варщик обеими руками хлопает по красновато-коричневой массе, точно ребенок, который плещется в ванночке. Наступил великий момент.
Матанивануоен, представитель вождя, буквально вползает на меня и протягивает мне «било» — небольшую деревянную чашу, которая с этой минуты становится моей собственностью. Чужеземец не может пить из того же сосуда, что остальные, и никто не смеет поднимать голову выше, чем он. И когда я, на мгновение забывшись, сползаю с вороха циновок, чтобы взять било, то, к своему изумлению, обнаруживаю,
Варщик по имени Лосе подползает ко мне и наполняет мой било до краев. Я знаю, что мне следует осушить чашу единым глотком. При этом я должен громко хлюпать, а затем с явным удовольствием облизаться. Выхода у меня нет. Я подношу чашу к губам, запрокидываю голову и быстро заглатываю содержимое. Не так уж плохо. Когда я согласно обычаю швыряю било на циновку, во рту еще остается слабый привкус варева, напоминающего лакрицу. Я демонстративно облизываю губы.
— О-о-о... мана... о-о-о... мана! Он пустой, он пустой! — восклицают собравшиеся, и эти слова означают: «Добро пожаловать в Нандрау».
В течение вечера и ночи предстоит опорожнить еще немало било, но янггона не содержит алкоголя, так что торжественная, но сердечная атмосфера не претерпевает изменений. Все мы выполняем церемонию три раза. Затем следуют хлопки в ладоши и новое пение меке. Старый вождь оказался весьма разговорчивым. Куми должен переводить, но ему почти не удается вставить словечко. Это признак того, что нам наконец дадут что-нибудь поесть. У нас во рту не было ни крошки с утра, когда мы отправились в путь, так что я буквально умираю с голоду и надеюсь, что таро и плоды хлебного дерева скоро будут готовы. Но это требует времени. К тому же от дополнительных двух очагов в хижине почти нечем дышать. Но вот пища наконец готова. Сначала в величественном одиночестве ем я, затем вождь, после него проводник Филимони, Куми и все мужчины племени. На остатки набрасывается целый рой женщин и детей. Торжественная церемония окончена, но никто и не собирается уходить, чтобы дать нам хоть немного отдохнуть. Я валюсь с ног от усталости, и когда стрелки часов приближаются к четырем утра, потихоньку спрашиваю Куми, нельзя ли перейти в другую хижину и соснуть.
— Но твое место здесь... в доме вождя. Ложись в постель, друг!
— А это не нарушит обычай?
— Наоборот, от тебя только этого и ждут. Никто не сможет уйти, пока ты не ляжешь.
— Где я могу лечь и где мне раздеться?
— Спать ты будешь на мокемоке. Для чего же, по-твоему, они его постелили?
— Можно мне выйти, чтобы переодеться?
— Это обидело бы наших друзей...
«Следуй обычаю или беги из страны», — гласит одно из важнейших правил, которое каждый путешественник должен зарубить себе на носу. Я следую этому призыву и на этот раз: на глазах у всех переодеваюсь в новенькую пижаму — я приобрел ее второпях две недели назад у одного торговца-китайца в городке Нанди. Выбора там не было, все мужские пижамы были либо отделаны шнурами наподобие мундира венгерского гусара, либо украшены ярким изображением дракона на спине. Я остановил свой выбор на черном драконе из искусственного шелка. Во время ритуала в Нандрау он привлек к себе такое внимание, что все племя — мужчины, женщины и дети — выстроилось в очередь, чтобы пройти мимо мокемоке и полюбоваться моим облачением. Уже после того, как я улегся, ко мне на коленях подполз вождь и спросил, не буду ли я так добр снова подняться и повернуться спиной, потому что одна старушка из дальней хижины пришла специально для того, чтобы взглянуть на черного дракона.
Под монотонные звуки меке, которая, насколько я мог понять, на сей раз была посвящена моей пижаме, я вступил в единоборство с комарами и другими малоприятными существами, а тем временем меня то и дело обнюхивали собаки и какая-то клуша прыгала мне на живот. Стремясь выказать мне свое дружелюбие, люди подкладывают топливо в очаги у моего изголовья и ног.
...Первые проблески дня освещают раскинувшуюся передо мной деревушку с ее высокими хижинами — клетушками из жердей и циновок. Именно так меланезийцы строили свои жилища во все времена, когда жили на этих островах, и вы не найдете среди здешних строений и намека на безобразное рифленое железо. Изучив деревянный каркас, я не обнаружил в нем гвоздей, жерди были связаны лиановыми веревками, циновки крепились к стенам, как паруса, а пальмовые ветки, которые здесь кладут на крышу по древнему
образцу, способны выдержать напор бури, если таковая обрушится на деревеньку.Насколько хватает глаз — от зеленого травяного ковра в деревне вплоть до гор и ущелий, — вся земля принадлежит племени нандрау. Каждая деревня располагает большой территорией, здесь хватает травы для скота, а часть земли можно возделывать, если имеются рабочая сила и желание. Свежая питьевая вода также не составляет проблемы — всюду множество полноводных речек. Кругом растут таро, хлебное дерево, апельсины, гуава, яблоки. Все, что посажено, произрастает в таком изобилии, какого не сыщешь в других местах.
Но меланезийцы, коренные жители архипелага Фиджи, в собственной стране составляют меньшинство; их насчитывается всего 150 тысяч человек, тогда как потомков индийских кули свыше 180 тысяч. На островах существует расовая проблема совершенно особого свойства, но в глубине Вити-Леву с ней не сталкиваются. Это объясняется тем, что до сих пор ни один индиец еще не селился дальше чем в двух часах неутомительной ходьбы от побережья или от шоссе. Английские колониальные власти в своем законодательстве закрепили положение, по которому индийцы имеют право только арендовать землю у фиджийцев, но не владеть ею. В результате в прибрежных районах индийцы довольно скоро превратились в мелких арендаторов, а местное население стало жить за счет доходов от аренды. Но поскольку во внутренних районах индийцев нет, проживающим там племенам принадлежат огромные пространства земли. Но использовать их они не могут из-за отсутствия рабочей силы.
Аромат южных морей
Как и любое другое место на нашей планете, острова Фиджи имеют свой особый аромат, и тот, кто думает, что селения среди мерно качающихся кокосовых пальм, где белый песок омывается волнами прибоя, пахнут только соленой водой и цветами, тот ошибается. Над деревнями стоит сладковатый, приторный, временами удушливо-тяжелый, отдающий рыбьим жиром запах. Это первое, что встречает вас, когда вы сходите на берег, и последнее, что отпускает ваше обоняние, когда вы снова оказываетесь в море. Но назойливый аромат следует за вами от острова к острову: на большинстве шхун тоже пахнет копрой — она-то и служит причиной зловония.
Недалеко от домика вождя Каму на острове Мбау свалены горы копры — это, если так можно выразиться, сберегательная касса жителей острова Мбау. Денежный запас сразу можно определить по количеству копры. Копра — единственное их средство к существованию. Когда на нее нет спроса, остров пропитывается специфическим запахом, а горы копры растут, ибо островитянам некуда ее сбыть.
Когда на Мбау родится ребенок, отец согласно обычаю должен посадить две кокосовые пальмы. Этим деревьям присваивают имя ребенка. Однако они никому не принадлежат, они часть коллективной плантации. Примерно лет через десять пальмы обычно начинают плодоносить.
Собирать кокосовые орехи — дело немудреное. Жители Мбау обычно попросту ждут, пока орехи созреют и сами упадут с деревьев.
Когда орех созревает настолько, что сам падает на землю, молоко его не имеет никакой ценности — молоко следует пить из незрелых плодов.
...Мы разожгли костер, чтобы поджарить цыплят, а тем временем одного из местных жителей послали в глубь острова за кокосовыми орехами. Вата, старший сын Каму, прежде чем отсечь верхушку плода таким образом, чтобы скорлупу можно было затем использовать вместо чаши, поиграл орехом, как мячиком, вертя его в разные стороны. После этого он протянул орех мне. Молоко оказалось похожим на охлажденное шампанское.
Обгладывая цыпленка, вождь рассказывает:
— Ореховое молоко находит у нас разное применение. Можно, например, дать ему забродить, и тогда получается вино, очень крепкое. Но вино на Мбау готовят редко. Обычно же ореховое молоко получают младенцы, если у матери не хватает грудного молока. Мы используем каждый листик, каждый стебелек пальмы, — говорит Каму. — Ствол идет на топливо, из него еще делают столы. Из очищенных длинных веток плетем изгородь и вплетаем между ними листья. Из бахромы, в которой висят орехи, делаем веревки и вяжем из них коврики на стены или на пол — их кладут, когда в доме бывает холодно. Ветками, сплетенными с листьями пандануса, кроют крыши. Из недозрелых орехов вынимают сердцевину и делают черпаки и лампы, а из сердцевины жмут масло для ламп. Листья молодой пальмы, пока они мягкие и шелковистые, наши дочери и жены вплетают в волосы как украшения. Если их оставить на дереве, они вырастают, но еще несколько лет сохраняют гибкость, и тогда рыбаки делают из них сети и корзины.