Журнал «Вокруг Света» №11 за 1991 год
Шрифт:
А вот равнина потеряла свое имя — окультурилась, стала Ленкоранской. Хотя ее веками тоже именовали Талышской.
...На горе «газик» тянул с надрывом. Там, внизу, это было не столь заметно, но здесь с каждым новым крутым подъемом его бессилие ощущалось явственнее, пока наконец он не встал в колее, яростно вращая колесами и медленно сползая назад. Все. Приехали! Дальше пешком через перевал. А в тридцатипятиградусную жару прогулки ох не в радость.
Пошли. Дорога изгибалась по уступу, то круто взмывая, то бессильно падая. Справа — срезанная скала, слева — голубое небо. Под ногами слой пыли до щиколоток. Но посмотришь вниз, и кажется, что ты на самолете —
Соседний склон, если присмотреться, не сплошь заросший, хотя издали и кажется непроходимым. Вполне проходим — только проходить его некому. Безлюдье кругом. Лишь коровы напоминают о человеческом жилье. Их в горах держа! без всякого надзора, они — сами по себе. И день, и ночь. Поэтому, если увидите в кустах в Талышских горах что-то черное, большое и шевелящееся, не пугайтесь: это не медведь и не снежный человек. Обыкновенная корова.
Нет, все же необыкновенная. Свободная. Коров на пути мы встретили много. Талыши на свой лад ведут в горах животноводство — они не неволят домашних животных.
За разговорами я и не заметил, как на дорогу вышла девочка лет двенадцати с вязанкой хвороста. Смуглая, в темном платьице, в платке, который издали сливался с ее смоляными волосами и загорелой кожей. Юная горянка, вышедшая из леса, удивленно смотрела на нас, будто мы — пришельцы из иного мира. От удивления она даже не спряталась, как велит горский обычай при встрече с незнакомыми мужчинами, а стояла, нерешительно переступая с ноги на ногу: любопытство и страх боролись в ее трепетном тельце.
— Здравствуй, — громко сказал я по-русски.
— Тырку зандоним, («По-турецки не понимаю» (талыш.).) — тихо ответила девочка.
Ее слова я принял за приветствие, чем немало насмешил Гилала. Потом он о чем-то по-талышски спросил крайне смущенную нашим неожиданным смехом девочку, уже готовую вот-вот убежать. Выяснилось, что неподалеку селение — Паликеш, где мы и решили перевести дух.
Мы зашли в маленький глинобитный домик Айбонис — так зовут девочку (имя означает «луноликая»). У Сафара, ее отца, десять детей и очень хорошая зарплата — восемьдесят пять рублей. В месяц, разумеется. В совхозе работает он один, и его заработок для семьи о-очень большой и о-очень важный — он единственный. Для других просто нет работы, нет и заработка.
Сафар завидел нас издали и поспешил к дому. Подошел с достоинством. Поздоровались. Про мужчину здесь говорят обычно так: «У него два быка, три корова, пять сына, остальные девочки». Заботы, заботы, заботы не вписаны, а впечатаны в каждую морщинку на лице талыша, в каждую искорку его уставших глаз.
Из-под массивной кепки узкое лицо Сафара казалось почти детским и переполненным забот. Талыши все узколицые и все с черными, очень выразительными глазами, взгляд которых обжигает и одаривает добротой, особенно у детей. Такие глаза и у Сафара.
Он, как ребенок, обрадовался гостям и, как взрослый, скрывал свою радость. Лишь раз что-то коротко бросил женщинам, и тут же двор закипел, забегал. Вынесли под дерево стол, стулья, подушки, скатерть, посуду. Приготовили чай. И все это произошло столь стремительно, что оставалось лишь удивляться слаженности этой дружной семьи, в которой всегда и всем находилась работа.
Наконец под деревом, в приятной тени, потянулась неторопливая беседа,
ради которой и было столько хлопот: в горах за чаем не торопятся. Я старался держать разговор в своем русле — мне интересно было послушать их, — а Сафар клонил в свою сторону, желая слушать меня, он поначалу и отвечал как-то излишне кратко. Так и проговорили: он на талышском, я на русском, а Гилал между нами.Для домочадцев это было лучше самого лучшего театра, они расселись поодаль, на траве, и с нескрываемым любопытством, особенно дети, смотрели на меня, словно на заморского гостя: все-таки первый русский, из Москвы — в их доме, ни у, кого в Паликеше не бывало гостя из Москвы. «Москва, значит, урусс», — глубокомысленно заключил Сафар.
Сколько ни объяснял, что я по национальности кумык, что мои предки из Дагестана, это, судя по лицам присутствующих, не произвело никакого впечатления. Для талышей, по крайней мере, тех, которых я встретил в горах, национальные различия очень условны. Для них все дагестанцы — «лезги», а дальше живут «урусси». И ничего в том удивительного. В горах свой мир, свои понятия.
И все-таки здесь, в доме Сафара, я очень удивился. Нет, не тому, конечно, что из жителей Паликеша немногие бывали в Астаре, районном центре, что единицы видели Баку. И не тому, что «сама Москва наконец пришла в Паликеш». Но вот когда в разговоре Гилал упомянул, что моя близкая родственница была женой брата персидского шаха, реакция Сафара меня поразила. Он воспринял это как должное! Более того, довольно внятно рассказал кое-что из жизни этого самого брата шаха, о котором я почти ничего не знал, и вообще о всей шахской династии.
Было чему удивиться. Откуда талышу, крестьянину из далекого горного селения, известно о вещах, о которых и не все ученые люди знают? Объяснилось все довольно просто.
Нет, иранское телевидение и радио тут ни при чем. В Паликеш лишь недавно провели электричество, которое толком так и не подключили: керосиновые лампы горят куда чаще электрических. До нашего приезда, например, последний раз свет давали шесть или, кажется, семь месяцев назад. А телевизоров на керосине, как известно, пока еще не придумали даже неугомонные в электронике японцы.
Источником неожиданных знаний Сафара явилась старая книга, которую случайно сберегли в их доме. Написанная на фарси, она, возможно, была единственной, близкой и понятной книгой в жизни Сафара. Ведь за прошедшие полвека в нашей стране ничего не издано на талышском языке. О сегодняшнем дне здесь узнают лишь те, кто владеет азербайджанским. А в горах таковых мало, особенно среди детей и женщин.
Чужого языка горцы подчеркнуто не признают. Гордость! «Тырку зандоним», — отвечают они, заслышав незнакомую речь, будь то русские, китайские или английские слова. Все звуки чужды их сердцу, все, кроме родных талышских.
Свою старую книгу Сафар наверняка перечитывал много раз. Он — горец, человек гордый, других книг ему и не надо. «Фарси — почти талышский», — говорит он...
Если бы не домашнее хозяйство, семья Сафара в тринадцать ртов давно бы умерла с голода. Многое ли даст здешняя природа? Горы щедры на красоту, на землю они скупы. Каждый клочок на учете.
Когда мы подходили к их дому, Сафар в лесу рубил секирой — дагисом — ветки деревьев: добывал корм корове. За лето склоны желтеют, звенит земля от нещадного солнца. Лишь на деревьях да около родников сохраняется пожива коровам. С козами проще, они, голодные, залезут на любое раскидистое дерево, а на кустарник и подавно. Самостоятельные здесь козы...